1973 и далее... Без моря

Штурманский поход - это один из эффективных способов практического обучения молодых мореходов “навигацким наукам”. Когда на Балтийском море наступала промозглая зима и либавские лодки в Военной гавани вмерзали в лед, флагманский штурман, ликуя, собирал неофитов на самоходной плавбазе и отправлялся вместе с ними в незамерзающие воды считать маяки, огни и знаки на побережье Померании и Сконе. Однажды, завершив ровно половину своего штурманского похода, плавбаза подводных лодок “Смольный” вошла в немецкий порт Засниц, что на острове Рюген. Это случилось в начале пятидесятых, когда к нам в тех землях еще относились, как к победителям. Кроме портового начальства и представителя местного военного командования, плавбазу встречали представители немецких профсоюзов, пригласившие моряков посетить их предприятия.

На другой день, захватив нехитрые подарки, подводники посетили немецких портовых тружеников и тружениц, приятно провели с ними время, а когда настал урочный час, без потерь возвратились на родимую плавбазу. Срок пребывания в Заснице уже близился к концу, когда стало известно, что на обратном пути в Либаву плавбазу “Смольный” ожидает самое неприятное на флоте - участие в учении по противохимической защите. Военные химики, не найдя себе применения в минувшей войне, решили отыграться на простых воинах в мирное время. Учения по химзащите готовились изощренно и тщательно. На этот раз химики придумали догнать плавбазу в море на самолетах и за неимением настоящего иприта облить ее из выливных авиационных приборов мазутом. Плавбазе же ставилась задача постараться увернуться от мазута, но в любом случае в базу вернуться с чистыми палубой и надстройкой. На плавбазе стали готовиться. Много сил и смекалки приложили к подготовке корабельный химик и доктор.

О докторах того времени нужно сказать особые слова. Во-первых, на подводных лодках медицинскую помощь всегда оказывали штатные фельдшеры, которых подводники всегда называли докторами. Сути дела это не меняло, так как на лодке профессиональные шансы фельдшера и дипломированного доктора медицины уравнивались самой обстановкой до планки хорошего санитара. (Другое дело - атомоход. Там даже была операционная, где врач мог перевязать палец пациенту или вместо больного вырвать здоровый зуб и, на худой конец, сделать аипендэктомию, если ваш хронический аппендицит вдруг заострится. Что характерно для врача подводного судна, следующего под водой, — это его непрерывное нахождение в полусонном состоянии, этаком анабиозе.)

Погода стояла не по-зимнему солнечная. По морю катились легкие волны, когда “Смольный” покинул гостеприимный Засниц и направился домой сначала на север, а затем вдоль шведского берега. Когда навстречу стали попадаться крупные льдины, повернули на восток и пошли вдоль кромки льда на Либаву. Поутру плавбазу настиг краснозвездный аэроплан и вылил на головы моряков “ушат” мазута. Никто не успел пикнуть. А самолет улетел. Мавр сделал свое дело, мавр нагадил, а моряки - разгребай. Теперь в дело вступала команда плавбазы. Одевшись в защитные химкомплекты и натянув на головы противогазы, моряки вышли на верхнюю палубу, проклиная тех, кто все это придумал. На палубу подали воду. Из каких-то фанерных ящиков на расплывшиеся по палубе пятна мазута стали сыпать белый порошок. Попадая на мазут, порошок начинал шипеть и пениться. Все очень походило на “условия, приближенные к боевым”. Мазут отмывался с трудом, но тем не менее появилась надежда прийти в базу чистыми. Корабельный химик ликовал, а штабные проверяющие приуныли, не находя серьезных промахов команды.

Тем временем в корабельном лазарете доктор развернул операционную и подготовился лечить раненых. Филимон крутился рядом и делал вид, что помогает. Вдруг он замер, прислушался к какому-то внутреннему зову и стремглав бросился к двери, через которую ему так часто приходилось выходить по разным делам на верхнюю палубу. Дверь оказалась закрытой. Ее закрыли по тревоге. Но щенок этого не понимал и поэтому начал царапать дверь когтями. Она не открывалась. Усилия собаки заметил доктор и сразу оценил сложность назревшей проблемы. С одной стороны выработанный у Филимона рефлекс нуждался в закреплении, а с другой — выпускать пса наверх в мазутно-известковую грязь нельзя, так как у него не было защитного химкомплекта. Почему же не было?! Был! Да еще какой, заграничный! Молниеносно Яша достал из длинной немецкой коробки со смеющейся женской головкой четыре пакетика поменьше. Разорвав их, он вынул и надел на каждую лапку щенка по одному миниатюрному резиновому чулочку. Нельзя сказать, что обувка пришлась Филимону впору. Концы чулочков свисали с лап, когда он поднимал их на ходу. Больше ждать было нельзя, и Яша выпустил зверя на верхнюю палубу. Моряки увидели его и поняли, что к чему. От хохота никто не устоял на ногах. Сорвав противогазы, все фактически катались по замазученной палубе. Ученье было сорвано. Сам Железняк, по его выражению, “с приходом в базу был отправлен на гауптическую вахту”.

Заневское кафе располагало к беседе, коньяк, слегка сдвинув сознание, сделал общение приятным, и Жан вспомнил о своих трудных первых офицерских шагах. Там же, в Либаве, Жану выпала честь начать свою кадровую службу штурманенком на “щуке”, где старшим штурманом был его однокашник Липст. Старший почему-то решил, что Жан еще недостаточно силен в штурманских науках, и стал его дрессировать. Он заставлял Жана решать в базе астрономические задачи и вести прокладку. Все его старания Липст тщательно хронометрировал, обобщал и сообщал Жану свои заключения. Выводы не радовали штурманенка. После тяжкого рабочего дня оба отправлялись развеяться вЛибавский треугольник: ресторан “Юра” - ресторан Дома офицеров - ресторан “Привокзальный”. Там они “тащились” по полной программе. И так каждый день.

Вскоре Жан решил, что настал момент. Как-то, сидя в береговой кают-компании дивизии, он, не выпуская из рук папки, показал материалы Липсту. Липст онемел. Жан подождал, когда к начальнику возвратится дар речи, и предложил купить “Дело”. За собранные материалы Жан запросил вполне умеренную цену: привести служебные отношения между ними к уровню давно сложившихся между офицерами на подводном флоте и оплатить счет в “Юре”, где он собирался вручить папку Липсту при двух свидетелях из числа кают-компанейских. Липст молниеносно согласился.

- Нет, ничего серьезного. Только триппером, - бесстрастно, без улыбки заключил Жан. Под общий хохот покрасневшему штабному предложили место за столом, и все стали интересоваться: - “Как там в Белокаменной?” Сидели до самого утра. Потом началась перешвартовка. Все были, как огурчики, лишь только Саня Фош малость перебрал и после окончания великой перестановки вместо завтрака отправился на прием к начпо. А когда уходившего через неделю на Новую Землю Саню провожали всей эскадрой, Жан тоже стоял на пирсе. Лодка уже отошла, и Жан кричал, чтобы его там услышали:

Затянувшееся осеннее ненастье вот уже несколько недель кутало Ленинград в призрачную водяную пыль мелкого дождя. Хотя город пребывал в своем обычном состоянии, на душе все равно было мерзко. Разбушевавшийся в Мексиканском заливе ураган с женским именем Pilar, выломав в дельте Миссисипи пальмовую рощицу, пронесся над южными штатами Америки и сгинул в Атлантическом океане. Продвигаясь на север по своей курватурной траектории и теряя силы, карибская леди намеревалась на излете шлепнуть ослабевшим хвостом по замутненным водам Mapкизовой лужи.

Вечером начальник Высших Специальных Офицерских классов ВМФ не спеша прохаживался по своему кабинету, поглядывая в его многочисленные окна. За окнами висела муть, на стеклах окон - капельки дождя; порывы ветра слегка встряхивали рамы, отчего стекла дребезжали. За пеленой дождя по ту сторону Заневского проспекта тускло светились окна общежития врачей. Полученный полчаса назад сигнал натурализовался за окном.

В дверь кабинета постучали. Адмирал откликнулся. В приоткрывшуюся дверь заглянул дежурный офицер и попросил разрешения войти. Адмирал не препятствовал. Вместе с дежурным в кабинет вошел еще один старший офицер. Войдя, оба замерли по стойке “смирно” у самого входа. Началась церемония доклада о сдаче-приеме дежурства. После доклада начальник разрешил сменившемуся офицеру покинуть кабинет, заступившего на дежурство попросил остаться.

- Очередь в парикмахерской подходит,- и, получив разрешение, добавил: - Вот мои замечания, я их выписал на бумажке. Пожалуйста, огласите их на подведении итогов, если я задержусь. - Передав бумажку, Жан скрылся за дверью. Короход сунул бумажку под графин с цветами и закончил экзекуцию. Подводя итоги, он сказал:

- Товарищи, вы как будущие командиры лодок уже сейчас должны служить образцом в деле правильного ношения формы одежды. А вы? Нехорошо. Далее: - зачитывал замечания Короход. - “Слушатель Зайцев прибыл на экзамен нестриженым”.

- Товарищ адмирал, капитан 2 ранга Ковалев последнюю благодарность получил за отличную работу на камбузе, - под общий смех ответил мой куратор, имея в виду то давнее время, когда я был еще курсантом училища.

- Вы очень доходчиво рассказали нам о научном воспроизводстве соболя и о возросшей в связи с этим обстоятельством стоимости соболиного меха. Скажите, пожалуйста, а чем таким теперь стали поить баранов, если стоимость овчины тоже возросла на 80%?

Кстати, владея научным методом познания окружающего мира, Жан тоже стал ученым, кандидатом военно-морских наук, в существовании которых тогда стал сомневаться наш неученый и насквозь сухопутный Генеральный штаб. Тернистый путь Жана к вершинам науки по странной традиции пролег через политотдел. Когда диссертация уже была готова и на стене рядом с клубом появилось объявление, где говорилось о соискателе, теме и дате защиты, случилось вероятное. На очередном партийном мероприятии, сидя в гуще чистейшей военно-морской публики, соискатель бойко комментировал очередной бред выступающего политсостава классов, не зная, что поблизости находился стукач из высоких полпторганов. После окончания мероприятия стукач отнес “партийную информацию” на Жана начальнику политотдела. Тут же, на доске объявлений, уведомление о защите диссертации заменили на уведомление о заседании партийной комиссии. Фамилия “фигуранта” в новом объявлении осталась прежней.

Впоследствии он защитил диссертацию и даже основал научную школу (не по профилю диссертации). Темой диссертации Жана было что-то о применении средств имитации подводной лодки и средств гидроакустического противодействия в ходе уклонения лодки от противолодочных сил. Сплошная математика. Жан, имея гуманитарный склад ума, ее не воспринимал, а потому его защита стала чем-то вроде подвига. Это давало Жану право иногда представляться: “Жан Свербилов - крупный ученый”.

- Так вот, владея научными основами использования средств имитации, отвлечем объект из коридора, — с этими словами он схватил телефонную трубку и набрал номер начфака. Сию же минуту тот убрался из коридора. Прошмыгнуть мимо закрывшихся дверей начальника оказалось секундным делом.

Если кому-то показалось, что Жан играл “рыжего” у ковра, тот ничего не понял. Это был элитный офицер флота, отлично знавший свое дело, замечательный командир, человек чести. Он никогда не позволял себе возвыситься над младшим или слабым. Он всегда оставался самим собой. Жана любили те, кто его понимал, и боялись бездарные лакеи системы.