На ракетном подводном крейсере "К-207"
Морячило Витюша
Наскоро повторив пройденное в Учебном центре в городе Палдиски (Балтийский порт), я вместе с вновь набранной командой снова приехал в Северодвинск, чтобы принять от промышленности новую атомную ракетную подводную лодку, вооруженную баллистическими ракетами. “Лодка” имела всего-навсего 7800 тонн водоизмещения, как у крейсера “Максим Горький”. Позже такие “лодки” стали называть ракетными подводными крейсерами стратегического назначения (РПК СН) и давать им вместо номеров имена. Тактический номер нашего РПК был “К-207”.
Приехали мы весной 1968 года, лодку спустили на воду летом, испытания планировались на конец года. По сравнению с первым приездом в Северодвинск служебных забот прибавилось, но свободное время иногда еще выпадало. Охотничье-водолазное общество процветало. По-прежнему семга ловилась исправно, а дичь сама садилась на мушку. Однако нам надо было активно строиться. Гонка вооружений пребывала в самом разгаре. Сосульки холодной войны нарастали еженедельно.
Мы вошли в состав все той же БСРК и начали осваивать новую технику. Бригадой командовал Виктор Горонец, среднего роста, широкоплечий и плотный морской волчище. Два огромных кулака, торчавшие из рукавов тужурки, веселые с хитрецой карие глазенки и щеки цвета спелой брусники дополняли его портрет. За глаза командиры кораблей бригады звали его Витюшей. Будучи еще командиром лодки, своего старшего помощника, тоже Витю, Горонец звал Витенькой, тот был стройнее. Когда Витюша отчитывал нерадивого, он никогда всерьез не сердился. Как всякий многоопытный морской волк, он в совершенстве владел флотским “сленгом” и, когда требовала обстановка, вводил его в оборот, не стесняясь окружения.
Однажды орденоносный флагманский химик пожаловался на комбрига в политотдел. Что будто бы тот ругал его за промахи в служебной деятельности нехорошими словами. Политотдел упрекнул Виктора Васильевича в неправоте. Комбриг сделал вид, что согласился с политотделом, и пообещал впредь действовать по уставу. Когда же флагхим в очередной раз опоздал на доклад к комбригу, Витюша начал “экзекуцию” строго по уставу, объявив ему строгий выговор, а потом сорвался и завершил: “А теперь катись на ...!”
В другой раз, провожая в море своего бывшего старпома, ставшего уже командиром, при великом стечении военного, заводского и прочего народа, комбриг озаботился безопасностью своего любимца, забравшегося для удобства управления лодкой на скользкое ограждение рубки.
— Витенька,— прогремел на всю гавань усиленный электромегафоном голос Виктора Васильевича.- Слезь с рубки! Ё...ся!
Меня В.В. сгоряча назначил старшим на плавбазе, где еще квартировало человек двести, кроме нашего экипажа. Вскоре он понял, что мне не справиться с такой ответственной работой, и, объявив выговор за плохое выполнение своих обязанностей старшего на плавбазе, с треском снял с придуманной каким-то чинушей от флота “неконституционной” должности. Низвергая меня с этого ответственного поста, комбриг приветливо посмотрел в мою сторону, как бы давая понять: “Видишь, как я тебе подфартил, убрав с ненавистной работы”, - и тут же назначил старшим другого.
Иногда комбриг занимался воспитанием корабельных отцов-командиров. Однажды мы, все командиры вверенных Витюше подводных лодок, чем-то ему “насолили”. Такое случается и называется непреднамеренным коллективным промахом по службе. Витя собрал нас у себя в кабинете. Какое-то время он исподлобья молча изучал нас, а потом разразился исторической тирадой:
- Ну и командиры пошли! Вчера один уронил на пальчик рубочный люк, так сразу потерял сознание и его госпитализировали! - немного подумав, эмоционально добавил: - Другие собрались идти к б...м, так взяли с собой шампанское!!! - и совсем уже не скрывая своего негодования, громко вскричал: — Марки собирают!!!
Действительно, образ командира атомохода, собирающего почтовые марки, может явиться только в кошмарном сне. Витюша добился поставленной воспитательной цели тремя фразами. Нам стало стыдно, что среди нас еще попадаются такие.
Однажды в субботу мы с комбригом отправились на катере в Черный Яр, что на Северной Двине, отдохнуть и порыбачить. В рыбачьем поселке можно было арендовать лодку, снасти и вдоволь половить рыбу в глубинах могучей реки. Там можно было поймать немецкого осетра. Наловив некрупной рыбы на уху, мы ее сварили на костре прямо на берегу. Крупную рыбу выменяли у рыбаков на “огненную воду”. Пировали вечером тут же на крутояре вместе с рыбаками, рассевшись у костра на выловленных мужиками из реки бревнах. Песен не пели. Разговаривали разговоры. Вокруг честной компании весь вечер носился неугомонный Чарли. Так звали Витюшиного спаниеля. Черный с белыми отметинами, он, разрешил хозяину подвязать на затылке собачьи уши-крылья, плотно поужинал и тут же развеселился. Леня-водолаз доверительно сообщил нам, что дома Чарли спит в коридоре на разостланной комбригом его повседневной тужурке. А когда наступает время идти на службу, Витюша, ласково приговаривая, будто извиняясь, сваливает животное с тужурки, отряхивает ее и следует по назначению. Вот такие отношения.
Поутру собрались не спеша. Не спеша вырулили на стрежень и разогнались по течению, норовя не промахнуться в Никольский рукав. Летом погода на южном берегу Белого моря иногда может конкурировать с погодой на северном берегу Черного. К полудню стало жарко и ветрено. Все вылезли из каюты на палубу любоваться проплывающими мимо низкими, поросшими кустарником островами дельты. Вместе со всеми вылез и Чарли. По мере приближения к Северодвинску широкий рукав стал делиться на множество узких и извилистых. В один из таких рукавчиков и повернул наш катер. Поворот оказался настолько стремительным, что всем пришлось схватиться за что попало, чтобы не скатиться за борт. Лишь бедняга Чарли не сумел ухватиться. Он, царапая когтями своих четырех лап по сильно накренившейся металлической палубе катера, сначала скатился к самому борту, а затем плюхнулся в воду. Не теряя ни секунды времени, за собакой в воду прыгнул комбриг. А надо сказать, что, хотя и было жарко наверху, на солнце, в воде было холодно. В Черном Яру мы из-за этого не купались.
Тут же выполнили маневр “Человек за бортом” и в считанные минуты выловили комбрига с собакой. Уже стоя на палубе во всем мокром, прижимая к груди мокрую собаку и стуча зубами, Витюша сказал, как бы оправдываясь:
- Если бы я не п-р-р-р-ыгнул в воду, вы че-р-р-та с два стали бы ловить со-б-баку. Или провозились с-т-т-олько, что пес не выдержал б-б-ы и утоп. А так все получилось очень хоро-ш-ш-о. Молодцы!
“Баркаролла дель каналья”*
Делу время, потехе час. Наш экипаж ждало начавшее замерзать Белое море. Если проводить приемо-сдаточные испытания согласно программе, сначала завод на выходе в море (так называемые заводские испытания) должен был опробовать технику, обнаружить и, возвратившись к достроечной стенке, устранить недоработки, а затем предъявить корабль государственной комиссии для приемки его флотом и провести государственные испытания. Заканчивался ноябрь, а лодка еще не была готова к выходу в море. Тогда верхи принимают решение проводить совмещенные испытания: заводские и государственные “в одном флаконе”. На все про все отводилось двадцать дней. Выход в море был назначен на 10 декабря.
* “Песня лодочника, идущего по каналу” (очень вольный перевод с итальянского). - Э. К.
Накануне Витюша позвонил мне по телефону на плавбазу и поздравил с присвоением мне звания “Капитан 1 ранга”. Это звание мне было присвоено министром обороны еще 4 ноября, о чем комбриг был уведомлен по телефону, но запамятовал передать мне радостную весть и вспомнил только перед выходом в море. Приколоть на погоны третью звезду не составило большого труда. Каракулевую шапку-ушанку, положенную каперангу, я носил давно. Чтобы команда заметила, что ее командир “вырос” еще на ступеньку, решил утром на подъем флага явиться в фуражке со “шнуром”. В те времена “шнур” или витой золотистый ремешок на фуражку флотским офицерам разрешался для ношения министром обороны персонально, начиная с капитана 1 ранга. Тогда не говорили: “Присвоили капитана 1 ранга”, но коротко - “Пожаловали шнур”. Армейцы же говорили: “Поехал на Урал за папахой”, намекая, что подполковника назначили командиром полка и скоро он получит звание полковника.
Утром подморозило. По Цельсию было -37°. Назначенная на девять утра церемония подъема Военно-морского флага СССР и гюйса взамен красного “заводского” прошла без замечаний и заняла времени около сорока минут. Его хватило на то, чтобы мои в общем не очень большие уши, торчавшие из-под фуражки со “шнуром”, превратились в две толстенные оладьи. Принятые вскоре корабельным доктором меры только на третий день дали результат: оладьи опали, но с них еще неделю свисали шагреневые клочья. Подняв флаг, мы ринулись в море.
Из судоводителей, допущенных к управлению крейсером, на борту оказалось двое: командир бригады и вислоухий командир корабля. Виктор Васильевич уже переоделся в самую большую канадку, какую удалось найти на лодке, опоясав ее своим шарфом, так как она не сходилась на грудобрюхе. На голову он водрузил ушанку с оторванными лямками, отчего ее “уши” разлетелись: одно кверху, другое - в сторону. С трудом натянув на голову свою ушанку, я приступил к управлению.
Гавань, лишь кое-где схваченная молодым льдом, парила. Море парило тоже. Не очень высокая стена тумана скрывала береговые ориентиры. Оставалась надежда на корабельную радиолокацию, на CHAP (береговую РЛС, осуществлявшую проводку кораблей) и интуицию. Нам предстояло на первом этапе пройти пятимильным каналом, соединявшим гавань с приглубной частью моря. Канал был прорыт по мелководью, и его ширина составляла всего 80 метров, бровки канала оставались скрытыми под водой.
С поворота сразу легли на ось канала. Только успели подкорректировать курс по створу, как створные знаки скрылись в тумане. Через минуту радиометрист доложил о выходе из строя радиолокационной станции. Сгорел магнетрон. Его заменили новым. Через несколько минут сгорел и он. (Забегая вперед, скажу, что сгорел и тот магнетрон, который завод прислал нам позже с оказией в море. Причина оказалась до глупости простой: монтируя станцию, радиотехники не соизволили освободить волновод от транспортировочных радиопрозрачных сосновых пробок. Ну, были выпивши, подумаешь! С началом серьезной работы пробки сгорели, сажа размазалась по посеребренным внутренним поверхностям волновода, резко подняв его волновое сопротивление. Магнетроны стали гореть. Позже, чтобы не “сгорели” госиспытания, двадцать дней и ночей в неблагоприятных осенне-зимних условиях, мы проплавали без радиолокации.)
Мы лишились своих “глаз”. Остались береговой радиолокатор, работающий с инерцией, и интуиция. Убедившись, что все идет как надо, Витюша спустился вниз, в каюту командира. Я позаботился, чтобы он там смог отогреться и не очень скучал.
Войдя в туман, начали подавать туманные сигналы, периодически включая тифон (это такой гудок). Наладили связь со СНАРом. Он начал нам выдавать наше текущее место на канале. Педантичный профессионал, старший штурман Коля время от времени рекомендовал подправить курс, чтобы снова оказаться на оси канала. Проводка по СНАРу перешла из виртуальности (туман и холод не в счет) в осязаемую реальность: мы ни разу не коснулись бровки канала, плавно колеблясь у самой его оси. А ведь чего только не бывало на Северодвинском входном канале!
Однажды командир Воля на подводной лодке покидал Молотовск. Где-то проходя по акватории порта, он умудрился сесть на мель. Сам сел, сам и снялся. Выйдя на канал и пройдя совсем немного, он оказался на его бровке. Даже сам не понял, как такое могло случиться. Проходивший мимо буксир подошел к нему и помог слезть с бровки, после чего весело свистнул и побежал по своим делам. Когда до выхода из канала оставалось всего ничего, лодку мотануло так, что она вновь оказалась на бровке. Да не как-нибудь, а почти всем корпусом. Судорожные попытки сползти на глубокое место только усугубили положение. На окоеме никто не просматривался. Значит, если немедленно запросить у оперативного дежурного Беломорской базы помощь, то ее можно будет дождаться часов через пять. После третьей посадки на мель Воля потерял надежду наконец покинуть Молотовск. Полный безысходности, он связался с оперативным и исчерпывающе доложил: “Не могу выйти из базы”. Ошалев от полученной информации, дежурный запросил посты наблюдения о местонахождении Волиной лодки и ее действиях. Посты дружно донесли одни и те же координаты и скорость цели, равную нулю. Нанеся переданные постами координаты на карту, оперативный дежурный смекнул, что Воля сидит на мели, то бишь на бровке. Он тут же сообщил командиру лодки эту “новость”. На что Воля отозвался предельно лаконично: “Так точно!”
В другой раз, возвращаясь по каналу через окрепшее ледяное поле, командир Вася попал в тяжелейшую ситуацию. Его лодка шла по чистой воде в кильватере за ледокольным буксиром “Садко”. Когда он прошел больше половины пути, началась подвижка льда, вызванная приливом. Огромное ледяное поле, дрейфуя на запад, увлекло за собой Васину лодку и посадило ее на бровку канала. Лодка уперлась в грунт, и Вася застопорил машины. Лед продолжал давить на корпус лодки с левого борта в районе ватерлинии, в то время как грунт оказывал реакцию где-то у киля с другого борта. Образовалась пара сил, которая стала валить лодку на правый борт. На ушедшем далеко вперед “Садко” вовремя оценили обстановку и, не дожидаясь призыва о помощи, кинулись к лодке. Когда ледокольный буксир приступил к высвобождению субмарины из ледяного плена, ее крен достигал 30 градусов.
Компанейскому Витюше надоело долгое одиночное пребывание в моей каюте, и вскоре он появился на мостике все в той же канадке, перепоясанный пестрым цивильным шарфом.
- Да выключи ты, наконец, свою дудку! - обратился комбриг ко мне.- Прямо жуть, как надоело слушать ее! - и, чтобы убедить меня в допустимости нарушений правил мореплавания в тумане, добавил: - Пока мы не пройдем по каналу и не покинем его, оперативный не позволит ни одному корыту войти в него.
Как бы в “подтверждение” сказанного, с левого борта в ответ на наш туманный сигнал раздался басовитый гудок какого-то очень большого судна. Через несколько минут мы увидели и само “корыто”. Оно проходило так близко, что можно было разглядеть лица людей, находившихся на мостике. Правда, для этого приходилось задирать головы. Судно было пропущено в канал в нарушение правил или прошло самовольно. Уже в те времена невыполнение требований законов и правил считалось признаком хорошего тона и постепенно становилось любимой национальной игрой. В Северодвинск возвращалось опытовое судно “Енисей”, снабжавшее Новую Землю жидким топливом бочкового разлива. Конечно, оно ждать не могло.
Наконец мы вышли к приемному бую. Встали на якорь. Не для того. чтобы отдышаться после пережитых волнений, а для того, чтобы дать возможность догнать нас на буксире отставшему по пьянке “гегемону”, входившему в состав сдаточной команды, и забросить инструмент и запчасти, оставленные на стенке по той же причине.
Картинки с испытаний
Я спустился вниз, к себе в каюту. Разделся. Начал согреваться у электрогрелки, как в каюту влетел Витюша и предложил выпить за вновь испеченного капитана 1 ранга. Он взял два стакана, положил в один из них три звездочки, налил в стаканы спирта из уже изрядно опустевшего графина, взял стакан без звездочек и выпил. Я пить отказался. Став командиром, я в море не пил ничего крепкого. Пайковое вино не в счет. Правда, один раз я нарушил свое правило. Но об этом чуть позже. Стакан с замоченными в спирте звездочками я отставил в шкафчик и накрыл какой-то книжкой. Мой демарш комбриг воспринял спокойно. Он умел уважать чужое мнение, если оно не подрывало основ флотской службы.
Пообедав, приступили к испытаниям. Помимо штатного экипажа в море вышли государственная комиссия и заводская сдаточная команда. Всего набралось человек триста при норме в сто тридцать. Председатель государственной комиссии сказал мне сразу, чтобы я не рассчитывал на него как на судоводителя, поскольку с атомными лодками он только начинает знакомиться. Назначенный на лодку старшим помощником командира офицер тоже не был готов управлять кораблем. По-моему, он и не очень хотел этого делать. (В конце концов, он ушел на береговую службу, так и не став командиром.) Комбриг был единственным моряком, который мог подменить меня, если я захочу спать. Но он покидал нас через день.
Начали с определения фактических элементов остойчивости построенной подводной лодки. Необычайно спокойное в эту пору Белое море позволяло на практике установить величину метацентрической высоты корабля. Чтобы найти ее, требовалось многократно накренить лодку и, сопоставив полученный крен с моментом силы, который кренил корабль, рассчитать фактическую ее величину. Кренящий момент создавали корабельная и сдаточная команды, перетаскивая с борта на борт по единому сигналу заранее приготовленные и разложенные по отсекам “чушки” твердого балласта. Переносить балласт нужно было быстро. За организацию дела взялся Витюша. Через громкоговорящую связь он объявил по лодке:
— Внимание! Сейчас по моей команде вы все перенесете имеемые в отсеках балластины на другой борт. Работу делать быстро! По распоряжению командира лодки отсек, первый закончивший работу, премируется литром спирта и тремя банками тараньки. Начали!
Работу сделали быстро. Как комбриг определил победителей, я так и не узнал, но спирт и таранька были торжественно вручены передовикам. Все были довольны. Сокрушался один замполит. Он никак не мог согласиться с тем, что результаты молниеносного “спиртсоревнования” могли оказаться выше организованного по правилам соцсоревнования.
Поужинав, отправились на Лопшеньгскую мерную милю, где уже ночью приступили к замерам надводных скоростей. Потом мерили подводные. Надо сказать, что этот район Белого моря изобилует отличительными глубинами, или, как их называют, “сахарными головами”. В эпоху зарождения атомного флота об их существовании не догадывалась даже наша славная гидрографическая служба, пока подводная лодка “К-5” не коснулась одной из них. Гидрографы тогда сделали промеры и нанесли “головы” на карту, а служивший на означенной лодке Андрей Андреевич уже откликнулся на это событие, но в прозе.
На другой день мы прощались с комбригом и офицерами штаба, которые переходили на сопровождавший нас сторожевой корабль, носивший звериное имя “Россомаха”. Оба корабля легли в дрейф, находясь недалеко друг от друга. С “Россомахи” под одобрительные возгласы подводников разудало спустили шлюпку. Мороз отпустил еще вчера под вечер, зато сегодня начал усиливаться ветер-побережник, разогнавший довольно крутую волну. На шестерке разобрали весла, и она, развернувшись, лихо подлетела к нашему подветренному борту. Оказавшись на тихой воде, шлюпка мягко подошла к нам вплотную и задержалась. В шлюпку, удерживаемую у борта на отпорных крюках, начали спускаться штабные. Они по одному съезжали вниз прямо на своих седалищах по выпуклому и мокрому, а потому скользкому борту лодки. В шлюпке моряков ловили ее гребцы и рассаживали по местам. Мест не хватило. Пришлось сделать еще один рейс. Витюша садился последним вслед за бригадным механиком. Тот засуетился, начал озираться и задавать комбригу всякие штатские вопросы о том, как спуститься в шлюпку без трапа. Бригмех никогда не был старшим инженер-механиком на подводной лодке, ему как-то удалось проскочить “наверх”, минуя эту ключевую на подводном флоте должность, и поэтому был слабоват в вопросах морской практики.
- На ж...е! - по-медвежьи рявкнул Витюша, и механик стремглав слетел в шлюпку. За ним, наступая на полы его шинели, последовал комбриг. Через полчаса операция была успешно завершена, и шлюпка поднята на борт сторожевика. Командовал “Россомахой” и являл миру высокую морскую выучку потомственный моряк Леша Дувал.
Корабли двинулись к западному побережью моря. Еще через пару часов корабельный связист Ваня Янко пригласил меня в радиорубку. Витюша вызывал на сеанс закрытой связи. В наушниках послышался его сиплый голос:
- Эрик Александрович, как все здорово получается с этим ЗАСом! Вот болтаю, что хочу, а понимаешь меня только ты, - такое у него было понятие о засекречивающей аппаратуре связи (ЗАС). - Слушай, у меня на эс-ка-эре бунт. Команда уже третью неделю в море, и у них кончились макароны и компот. Сам понимаешь, что без них корабль - не корабль. Не могли бы вы подкинуть нам по паре ящиков того и другого. Нам бы на день хватило, а завтра “Садко” подвезет нам продовольствие. Да вот тут еще Мудруха (бригадный штурман. - Э. К.) говорит, что компасы у них ни к черту и нужен спирт. Литра два. Прием, — и после получения моего согласия, закончил: - Принимайте шлюпку. Конец связи.
Волнение усилилось, начало смеркаться, и морякам сторожевика пришлось еще раз показать всем свои удаль, мастерство и отвагу.
Испытания шли своим чередом: мы погружались и всплывали; стреляли ракетами и не промахивались; подолгу ходили на разных режимах; выполняли всевозможные замеры; etc, etc. Программу испытаний мы выполнили в установленный срок. Напряженная работа требовала моего присутствия в центральном посту и на мостике. Там же я спал урывками по 1-2 часа в сутки, когда лодка лежала в дрейфе или выполняла ненапряженный ходовой режим. Там и питался согласно корабельному расписанию. Меня подстраховывал самый опытный из моих офицеров старший штурман Коля Иванов. За время испытаний я похудел на полпуда.
Когда же испытания кончились, мы пошли домой. У приемного буя на входе в тот злосчастный канал нас ждал “Садко”. Когда мы подошли к бую, капитан ледокольного буксира попросил разрешения подойти к борту и, ошвартовавшись, пригласил к себе. Было очень приятно перебраться с холодного, продуваемого всеми ветрами лодочного мостика в тепло каюты ледового капитана Антона Михайловича Кухаркина. Расспрашивая о плавании, он угостил меня горячей вареной картошечкой с маслом и целым набором разных сортов квашеной капусты, вкусной отварной зубаткой и заваренным по-беломорски чаем. Договорились, как пойдем по каналу. Он впереди, я за ним. Договорились о связи. Кухаркин обратил внимание на мой усталый вид и посоветовал перед самым входом в канал принять стакан “медведя”. Как и я, ледовый капитан в море не пил, но в сложившейся обстановке видел только такой выход. “Медведем” еще в русском парусном флоте именовали смесь рома с кофе. За неимением рома с кофе я смешал спирт и нехотя выпил целый стакан коктейля. Несмотря на усталость, я не опьянел, а только взбодрился, и глаза уже не закрывались сами собой, как это было в каюте Кухаркина. “Заряда” хватило на четыре последующих часа.
На испытаниях были вскрыты существенные недоделки, и завод обязался устранить их к лету, но только после подписания приемного акта государственной комиссией. Это было обычной практикой северодвинского монстра военно-промышленного комплекса СССР. Накануне нового 1969 года был подписан приемный акт, и подводная лодка “К-207” фактически недостроенной вступила в состав кораблей Северного флота. На заводе делили премии за ударную работу.
Парад по-северодвински
Наступила унылая пора стоянки нового корабля в стороне от достроечной стенки. Выполнять свои обязательства по доводке лодки до “кондиции” завод не торопился. И завод, и штаб Беломорской базы потеряли к нам всякий интерес.
Приближались майские праздники. Командир Беломорской военно-морской базы решил провести в Северодвинске морской парад. Современный морской парад статичен. На определенной акватории выстраиваются стоящие на якорях, бочках и швартовах корабли, выделенные для парада. В назначенное время на них торжественно поднимаются установленные флаги, много флагов; Принимающий парад на быстроходном белоснежном катере обходит выстроенные корабли. При подходе катера к очередному кораблю на том играют сигнал “Захождение”, по которому все услышавшие его принимают стойку “смирно” и поворачиваются лицом к проходящему катеру. Адмирал громко здоровается с празднично одетыми экипажами кораблей, выстроенными по их бортам. Моряки вежливо, дружно и во всю глотку отвечают что-то на приветствие. Потом начальник произносит приличествующее для сложившейся обстановки поздравление. В ответ звучит громогласное троекратное “ура”. И так до последнего корабля. Вот и все.
Готовясь к параду на своем корабле, мы решили внести кое-какие изменения. Дело в том, что на подводных лодках сигнал “Захождение” играется свистком. Да, да, обычным судейским свистком. На больших надводных кораблях его исполняют на горне. Старший кок нашего подводного крейсера Артемов умел не только вкусно готовить на выбор одно из рекомендованных интендантами шестнадцати блюд из сушеной картошки. Он умел играть на трубе. Во время нашего унылого стояния на заводе иногда вечером можно было услышать плывущий над затихшей гаванью отрывок из негритянского блюза в его исполнении. Вызвав кока с инструментом в свою каюту, я показал ему ноты сигнала, отпечатанные в Корабельном Уставе. Он тут же безошибочно воспроизвел его на трубе. Поставил ему задачу, помимо приготовления к празднику приличного обеда, быть готовым сыграть на трубе во время парада.
Наступило праздничное утро, тихое, не по-северному теплое и светлое. Команда, одетая в форму первого срока и в белых фуражках, выстроилась на широкой ракетной палубе корабля лицом к открытой воде. Офицеры в парадной форме при кортиках и в белых перчатках. Торжественно подняли военно-морской флаг, гюйс, флаги расцвечивания.
Вскоре показавшийся на акватории гавани катер стал приближаться к нашему борту. Уже можно было без бинокля различить флаг командира базы. Приготовились. Лишь только нос катера поравнялся с нашим ахтерштевнем, над гаванью возник и поплыл трубный глас замечательного сигнала “Захождение”. По спине пробежали “мурашки”. Удивительно, что звуки сигнала, предназначенные для выражения почтения встречному кораблю или оказания почестей старшему начальнику, обретали лирическую форму, замирая на продолжительной паузе. Артемов сигнал исполнил с блеском. Наступила пауза, в течение которой с адмиральского катера должен был прозвучать такой же ответный сигнал или хотя бы трель свистка. Ничего подобного не произошло. Командир базы поздоровался с подводниками, поздравил их с праздником и, приняв в ответ многоголосое “ура”, сделал отмашку рукою. Наш кок-горнист-подводник тут же сыграл на трубе две короткие отрывистые ноты, чем разрешил всем расслабиться.
Витюша, входивший в свиту адмирала, позже рассказал:
“Когда вы у себя задудели в трубу, на катере все одурели. И я тоже. Командир катера вставил свисток в рот, распахнул дверь и кинулся из рубки на крыло мостика свистеть в ответ, не рассчитал свой ход, и закрывавшейся дверью ему забило свисток в глотку. Вот почему не было ответного свиста”. По другой версии свисток с перепугу просто выронили и утопили. Так уже само начало праздника нас развеселило.
Подводное плавание мотоцикла и его роль в укреплении могущества страны
Как и праздникам, всему приходит конец. Как только в Белом море растаял лед, мы засобирались в дорогу. Путь лежал к берегам рыбного Мурмана. В шахты вместо ракет залили пресную воду, поэтому офицерский скарб и материалы для пропагандистских поделок политотдела погрузили в отсеки. Глядя на все, что происходило при погрузке, я решил погрузить на лодку и свой мотоцикл. Да, я продолжал ездить на своем личном мотоцикле. Мне по-прежнему импонировала верховая езда. Правда, мотоцикл был другой - марки “Урал” М-63, 30-сильный с коляской. В штатные люки он не пролезал. Тогда я решил для этой цели использовать шахту “Касатки”.
“Касатка” — это такая система, которая в случае войны и наличия у нас особых ракет позволяла бы нам поражать не только наземные объекты, но и морские цели. А поскольку не было тех самых ракет и войны тоже, то шахта “Касатки” пустовала. Она как будто была предназначена для мотоцикла. Когда его туда погрузили краном, то даже не стали расклинивать, так хорошо он вписался в шахтные обводы.
Переход в родную Сайда-губу прошел буднично. До мыса Святой Нос шли над водой. Потом погрузились. Запомнилась только встреча с белухами. Эти гигантские, до 6 метров в длину, заполярные дельфины догнали нас в горле Белого моря, когда мы сбавили ход, чтобы расходиться в легком тумане со встречными ледяными полями. Их длинные белые тела появлялись то впереди, то на траверзах, всячески стремясь “оседлать” расходящиеся от нас волны. В это время акустики прослушивали их веселый щебет, чем-то напоминавший птичий.
Родная база встретила по-родному, но вскоре потеряла к нам всякий интерес. Мы были шестыми по счету, и штаб дивизии начинал понимать, что он вскоре постепенно потеряет управление кораблями. Политработники сокрушались, что мы привезли слишком мало разных материалов с завода. Видимо, нужно было воровать больше. Вскоре на причал краном выгрузили мой мотоцикл. Завелся он сразу. Я уехал осматривать помещения казармы, выделенные для нашего экипажа. Мотоцикл сразу стал моим помощником по службе. Он неоднократно выручал меня, когда следовало что-то сделать быстро.
Однажды мотоцикл даже способствовал удержанию высокой боевой готовности флота. Крейсер пополнял запасы перед походом. Тыл флотилии выделил для буксировки на причал оставшихся непогруженными двух торпед санитарный “Рафик”. Но случилось несчастье: с лесов упал строитель. “Рафик” уехал и больше не вернулся. Погрузка торпед срывалась, а на носу маячила проверка корабля штабом флота. Я принял решение закончить погрузку своими силами, потому что на просьбу заменить автомобиль мне бы даже не прислали начальника штаба. Сел на мотоцикл и уехал на торпедный комплекс. Северный флот шестидесятых видел, как в Полярном лодки, уходившие в поход, часто загружались разной амуницией и провизией с подвод, запряженных лохматыми саврасками, но, чтобы торпеды возил мотоцикл, такого еще не было! Но это было. Поочередно, одну задругой, я не спеша прибуксировал тележки с торпедами на причал, а минный офицер Гена благополучно загрузил торпеды в первый отсек. Когда я первый раз выехал из-за горы с торпедой на буксире, попавшиеся навстречу моряки остолбенели и пораскрывали рты. Такими они оставались и во второй мой рейс. Мне даже показалось, что среди них я заметил кого-то из нашего начальства. Тешу себя надеждой, что сегодня все уже позакрывали свои рты.
Я продолжал ездить на мотоцикле, будучи уже капитаном 1 ранга. Однажды встретивший меня восседавшим на “Урале” командующий флотилией поинтересовался, удобно ли мне ездить на мотоцикле в таком звании. Я ответил, что, конечно, неудобно, поскольку витой шнур, украшавший в те времена головные уборы только адмиралов и капитанов 1 ранга, нельзя опустить по прямому его назначению, чтобы он удерживал фуражку на голове при езде или рот от открывания при разговоре на ветру. Через некоторое время командование пожаловало мне право на покупку автомобиля “Волга” и тут же передарило это право высокому чину из московского управления кадров. Это право мне жаловали еще раз, но уже на “Волгу” новой модели.
Грандпоказуха общефлотского масштаба
Через пару недель наш корабль стали замечать все. Оказалось, что Главком ВМФ запланировал всефлотское учение по теме “Кумжа”, а Северный флот выделил “Двести седьмую” представлять на этом учении стратегические силы. Почему нас? Да просто после постройки краска на бортах и переборках еще не успела облупиться, а занавески в каютах еще не потеряли свою первоначальную свежесть. Нас стали опекать. В нашем пайке появились даже сухие марочные грузинские и молдавские вина. Оказалось, что нам они полагались и раньше, но почему-то их всегда заменяли столовыми. Ну, да ладно. Любая заявка в тыл флотилии выполнялась безоговорочно и быстро. Нас полюбили свои.
Большую работу проводил военный совет флотилии. На совете решался вопрос, где и как достать свежих лососей, чтобы мастерски приготовленным коками высшей квалификации блюдом размягчить суровое сердце Главнокомандующего и он не судил бы нас строго. Начальник штаба флотилии сформировал механизированный отрад рыболовов объединения во главе с виртуозом-кумжеловом Борей Глазуном. Отряд был незамедлительно выдвинут в Териберку на торпедолове со снастями, основу которых составляли сети и головные женские украшения. Кумжа без ума от последних. Вскоре оттуда поступили радостные сообщения: рыба пошла в сети, пойманы первые приличные экземпляры. Информация передавалась в сетях дальней связи с подводными лодками.
Одновременно принимались срочные меры по “облагораживанию” территорий городка и прилегающих к причалам и административным зданиям дорог и дорожных подъездов. Командиры дивизий и начальники их штабов зачастили к выделенным для их соединений помойкам. Не всегда члены военного совета были единодушны в выборе технологий “облагораживания”. Так, когда встал вопрос, что делать с замазученной литоралью*, мнения разделились. Одни предлагали закрасить литораль кузбасслаком, как это когда-то сделали в Североморске около штаба флота, “подновляя” асфальт. Другие предлагали почистить все загрязненные скалы и отдельные камни в бухте Ягельная органическими растворителями. Спор затянулся, и уже не оставалось времени ни на то ни на другое. Поэтому литораль не “облагородили”, но зато в городке лихо “обновили” белилами стволы полузасохших карликовых березок, в спешном порядке пересаженных из тундры.
* Литораль — зона морского дна, периодически затопляемая во время прилива и осушаемая при отливе. - Э. К.
В один из последующих дней в Сайда-губе собралось десятка полтора новых кораблей от ракетного подводного крейсера и большого противолодочного корабля до новейшего противопожарного судна. Это был своеобразный корабельный салон. Собралось видимо-невидимо адмиралов, не говоря о штаб-офицерах. (Один мой хороший знакомый из Главного штаба ВМФ как-то попробовал “рассадить” по кораблям всех известных ему советских адмиралов. С горечью он констатировал, что кораблей тогда не хватило...)
Ученье началось после подъема флага с докладов командиров кораблей о тактико-технических характеристиках и боевых возможностях своих кораблей. Аудитория слушала внимательно. В первом ряду докладчиков внимательно слушал Главнокомандующий ВМФ СССР адмирал флота Советского Союза С. Г. Горшков. После докладов сыпались разные вопросы, на которые следовали такие же ответы. Как всегда.
Потом адмиралитету показали корабли изнутри. Не стоит объяснять, что обнаруженную накануне ржавчину спешно закрасили. Экскурсии по кораблям водили командиры кораблей. Осмотрев наш крейсер, Главком со свитой направился на плавказарму, где в салоне их ожидал обед. Попасть в салон удалось только избранным. Остальные “рассосались” по другим кают-компаниям, просто каютам и щелям. Наступило священное время обеда. Через некоторое время в коридор, прилегавший к салону, из посудомойки вышел сияющий работник политотдела и с умилением информировал окружающих:
“Главком пребывают в наилучшем расположении духа. Они изволили откушать целых две жареных форели!” Раздался общий вздох облегчения ожидавших благую весть членов военного совета: “Таки принял. Слава Господу, свершилось!” Цель учения была достигнута с высокими показателями.
Пучина
Через пару дней учение закончилось, а мы стали готовиться к глубоководному погружению. Объясняю. Когда в состав флота принимают корабли нового проекта, то головной корабль, как правило, проходит испытания по полной программе. Для остальных программа испытаний несколько укорачивается. В перечень полной программы входит погружение подводной лодки на предельную глубину, то есть на такую наибольшую расчетную глубину погружения, на которой ее корпус не должен получить остаточной деформации или она должна оставаться в пределах допустимой. В условиях повседневного плавания глубина погружения подводных лодок ограничивается рабочей глубиной. Она составляет 80% от предельной. Головная лодка нашего проекта была принята флотом два года тому назад, но по неизвестной мне причине глубоководного погружения она не проходила. Командование доверило нам выполнить этот пункт обязательной программы. Началась подготовка.
Чтобы доложить наверх, что наша подводная лодка может безаварийно выполнить глубоководное погружение и безопасность людей будет обеспечена, проектировщики придумали и воплотили в металле чудо-спасательное устройство на сто человек. Устройство представляло собой две колоссальные горизонтальные “бочки”, установленные на комингсы спасательных люков концевых отсеков-убежищ. В каждой бочке способом “тандем” (каждый последующий садится на колени предыдущего вдоль бочки) можно было разместить по пятьдесят человек. Проверка подтвердила такую возможность. В случае аварии или катастрофы люди, по замыслу конструкторов, расходились по “бочкам”, размещались в них, герметизировали “бочки” и, открепив их от корпуса лодки, всплывали на поверхность как придется. “Предчувствия” конструкторов, к счастью, так и остались на бумаге. Любое устройство подобного типа может считаться состоявшимся, если оно испытано и освоено людьми, теми, для кого оно предназначалось. Опять был обман. На глубоководное погружение пошли с непроверенным устройством. Только теперь начинаешь понимать всю безответственность флотского и судпромовского руководства тех лет. А нам, молодым, тогда все было нипочем. Жила бы страна родная и нету других забот!
Мы с флагмехом Мишей пытались смоделировать в воображении те аварийные условия, при которых устройство могло оказаться эффективным. В голову лез какой-то бред. Вот если у нас оторвет все цистерны главного балласта, то да. Больше ничего путного не придумали.
А приказы, как вы знаете, не обсуждаются, и мы пошли. Пошли, взяв на борт около двухсот человек и закрепив на носу и на корме две красные, как морковка, бочки. Для погружения выбрали район Баренцева моря с ровным дном не очень далеко от острова Медвежий с глубиной места в 450 метров. Согласно плану штаба флота накануне в районе были развернуты силы обеспечения и охранения в таком количестве, что сразу к ним проявили интерес разведовательные силы НАТО в лице норвежских патрульных самолетов. О том, что мы собираемся делать в нейтральных водах, мы, конечно, никого не предупреждали, поэтому один из норвежских патрульных самолетов, обнаружив выставленную для постановки корабля-маяка бочку, снизился и расстрелял ее из пушек как плавающую мину. Бочка затонула. Руководитель операции вице-адмирал А.И.Петелин узнал о повышенном интересе сил НАТО к району на подходе к нему и тут же вопреки плану штаба флота распорядился отправить все силы обеспечения в базу. Вместе с ними убрались и норвежские самолеты.
Когда “Двести седьмая” заняла район, в нем, кроме нее, находился БПК с руководителем на борту и старина ледокол “Добрыня Никитич” с подвешенным под днищем гидроакустическим излучателем, по которому мы собирались ориентироваться. Александр Иванович вызвал меня на связь и разрешил начинать погружение. Еще он предупредил меня, что если почему-либо звукоподводная связь с ним окажется прерванной, не нервничать и вопреки штабному заданию продолжать погружение, пока задача не будет выполнена. Как в воду глядел. Только мы прошли очередную “площадку” на глубине 60 метров, как оказались под слоем скачка и связь прекратилась. Исчезли и сигналы “маяка”. Спокойно, “площадку” за “площадкой” мы проходили глубины по назначенному графику. И вот мы на заданной предельной глубине. Под килем в каких-то пятидесяти метрах стелется ровное дно Баренцева моря. А где-то на юго-западе в девяноста милях от нас лежит на дне искореженный в бою немецкий линкор “Шарнхорст”. И больше поблизости никого.
Во время погружения осуществлялся приборный контроль за величинами напряжений и деформаций в конструкциях прочного корпуса корабля. Научный руководитель испытаний поинтересовался у меня, знаю ли я, какое суммарное давление испытывает корпус корабля на достигнутой глубине. Я не знал. “Около двух миллионов тонн”, - ответил конструктор. Ни я, ни кто-либо другой из участников погружения не могли представить себе, что это такое. Кроме приборного контроля, был применен и наглядный, доморощенный. Пара нижних концов, “подвешенных” на прочном корпусе ракетных шахт, как бы стягивалась без прогиба к диаметрали стальной струной, к середине которой крепили груз. После погружения на заданную глубину груз провис на полфута. Иными словами, нижние концы шахт сошлись не менее чем на ширину большого пальца левой ноги. Когда же мы всплыли, струна не вернулась в первоначальное состояние. То ли она вытянулась, то ли в корпусе возникла остаточная деформация, по-видимому допустимая.
Много позже по договору о ядерном разоружении подводные лодки, вооруженные баллистическими ракетами средней дальности, стали списывать на слом, первой в 1981 году списали сравнительно нестарую “К-207”. Может быть, вспомнили про остаточную деформацию прочного корпуса, полученную при погружении на предельную глубину?
Как бы там ни было, но 1 октября 1969 года в 15 часов 59 минут ракетный подводный крейсер “К-207” совершил первое в истории Российского подводного плавания погружение серийного подводного корабля на глубину 400 метров (1312 футов по старым меркам).
Несомненно, это было крупной победой наших конструкторов и строителей подводных лодок. Но это погружение было и победой подводников, сумевших подготовить корабль и выполнить историческую миссию. Была поставлена очередная веха в истории Российского подводного плавания. Обидно, что на всех уровнях руководства к этому событию отнеслись как к рядовому, спокойно, отдав, как обычно, все лавры конструк-торско-судостроительному корпусу.
На обратном пути мы зашли в губу Западная Лица, чтобы передать псевдоспасательные камеры на подводную лодку другого проекта, которая должна была повторить погружение на предельную глубину. Узнав, что мы идем к ним, оперативная служба Первой флотилии всполошилась и уже собралась выслать к нам лоцманов, чтобы провести в губу Большую Лопатку, но была успокоена командующим флотилией, узнавшим в командире крейсера своего бывшего подчиненного, исправно ходившего по губам и рейдам Западной Лицы.
Когда мы уже подходили к причалу, над губой разнесся могучий крик: “Миша! Кончай плескаться в море! Выходи на берег!” Кричал один из самых близких моих друзей Слава Зарембовский. За мою врожденную природную косолапость он звал меня Мишей. Нас также встречал командующий Первой флотилией (не нашей, “вражеской”). Анатолий Иванович поздравил экипаж с выполнением задачи и попросил меня показать корабль его офицерам, что я выполнил с большим удовольствием. Вечер я провел у Риммы и Славы Зарембовских. Мы редко встречались, но при встречах всегда испытывали самые добрые взаимные дружеские чувства.
На другое утро мы ушли к себе в Сайда-губу, а месяцем позже нас принял Атлантический океан, где началась наша ядерно-патрульная одиссея.