“Память - ничем не заменимый хлеб насущный,
без коего дети вырастут слабыми, неспособными
мужественно встретить будущее…”

ОБОРОТЕНЬ

рассказ - легенда

Звучит, как сказка, но ведь нет дыма без огня…

После окончания первой войны на Кавказе в чеченском плену оказалось много российских солдат.

В лето 1997 года селение Борзой, что расположено в Аргунском ущелье, напоминало встревоженный муравейник. В плену, много там наших сидит. Со всеми пленными, и гражданскими и военными, чеченцы обращались хуже, чем с животными. Работали пленные на строительстве санатория отдыха муджахедов и автомобильной дороги до Шатоя, по шестнадцать часов в день. Пропитание пленных скудное. Каждый день их бьют. Жестокость обращения зависит от стадии наркотического опьянения их охраны. Тех, кто пытается протестовать, жестоко пытают и перед тем, как отрезать голову, отрезают другие части тела. Кормили горячей водой с лепёшкой. Тех, кто слабел - убивали. Окружение местного эмира говорило пленным так: «Согласно нашей вере, мы – воины – и можем делать с вами, своими пленниками все, что захотим. Можем убить, превратить в рабов и продать». Трупы часто просто выбрасывали в реку Аргун или заливали, ещё живых, в бетон на стройке. Земля, местами, напоминала чёрное месиво, от пропитавшей её крови. Зимой некоторых заставляли, для своего удовольствия, купаться в реке. А после купания во всем мокром часа два держали на морозе. Многие не выдерживали и умирали. Пытались откачивать - бесполезно. Часто охранники использовали пленных как грушу для тайского бокса. Так, что “крыша” съезжала у многих, напрочь. Еще одно «изобретение» боевиков - смерть через закапывание в землю, с головой. Да еще и ногами утопчут сверху. А секунд через тридцать откапают, чтобы задохнуться не успели. Было и еще «изобретение» - брали пакет полиэтиленовый, поджигали его, и на спину пленному, расплавленным капали. Горящий полиэтилен прилипал к спине... Вот смеху то было!

Слава Богу, не все пали духом, не все смирились. Были и непокорные, стойкие волей и духом. Перед рабами, стоящими на коленях, на утреннем разводе на работы, выступал один из местных эмиров - полевых командиров. Они так любят себя называть.

- Империя побеждена. Великий народ победил в великой войне, длившейся два года. Полная и безоговорочная капитуляция со стороны России, подписана председателем совета безопасности – Лебедем. Плевать вашим правителям и командирам на вас. Скоро нам, Нохчям, русские будут вручать свои награды, и называть нашими именами улицы, в ваших городах! Ваше правительство забыло, что если неверные враги подступят к родным очагам наших предков – война становится – Народной! – так говорил полевой командир.

Сильный духом своим, один капитан, из пленных, во время пламенной речи эмира, поднялся с колен. Его немедленно схватили и приволокли к эмиру.

- Кто ты такой? – был задан ему вопрос.

- Я капитан Чубукин, бивший нохчей и в Грозном, и под Ножай-Юртом и под Бамутом.

- Ты знаешь, что тебе будет за ослушание?

- Если бы я был просто зарезан и закатан в бетон, могли бы подумать, что я скрылся и изменил своему Отечеству. Теперь же все будут знать, каким образом я умер, – таким был ответ мужественного капитана.

Позади капитана стоял заплечных дел мастер, прозванным у пленных - Дровосек. Дровосек обожал использовать по назначению свою дедовскую саблю и драть у пленных солдат кожу с лица. Бородатый мужик лет пятидесяти. Лицо обезображено огромными, выпирающими надбровными дугами, придающими ему нереальную свирепость. Рост около ста семидесяти пяти сантиметров, столько же в плечах. На голове - папаха, перехваченная поперек зеленой лентой. Значит, совершил хадж. В руках обнажённая дедовская сабля. За отказ капитана опуститься на колени перед эмиром, Дровосек взмахнул саблей и, перерубил ему ноги. Потом, заглушая крик, разорвал капитану рот, до ушей.

- Никогда до этого не унижусь! – захлёбываясь кровью, всё кричал капитан.

Нохчи, потрясённые ужасным зрелищем, молились: «О Аллах! Милосердный и всемогущий! Если этот великий воин когда-либо вновь возродится, то удостой этим наш народ». Но вслух никто не осмелился ничего сказать. Все онемели и окаменели вокруг на мгновенье. Вот крики ужаса и боли разорвали тишину. Воздух со свистом пронзили выстрелы охранников. Один юный солдат, с оторванной взрывом кистью правой руки, что-то шепча, помахал перед своим лицом и грудью обрубком и, полоснув Дровосека, горячим взглядом, рванулся к палачу, стараясь добраться зубами до горла его. Выстрелы оборвали стремительный порыв солдата. Дровосек хладнокровно взмахнул саблей и одним взблеском отсоединил голову отважного безумца, от тела…

Жестокость, проверенный способ деморализации жертв страхом. Любое решение или поступок на войне – результат выбора между необходимостью победить или возможностью уцелеть. А в плену? Назвать бы поимённо тех солдат, встретивших свой смертный час таким образом. Да кто их имена знает?...Такое пренебрежение правительства и командования к Солдатам, стоявшим на смерть в трагические дни, Солдатам, которые бились до последнего человека, способного держать в руках оружие и брошенных на съедение голодным стаям бандитов – по крайней мере, изумляет. А ведь все они, незаслуженно забытые, равны перед историей нашей Отчизны.

В то же лето 1997 года в селение Борзой, что расположено в Аргунском ущелье, пришёл из Афганистана через Панкиси, отряд моджахедов, под предводительством Олузбека. Среди разноплеменного состава отряда, была и группа из шести человек под командованием Бурук Торгула, имевшего в кармане паспорт гражданина поднебесной, - Шамана. Так называли командира группы “косоглазых” китайцев, или киргизов, Аллах их разберет, этих язычников. На поясах у них висели острейшие ножи в кожаных чехлах. За один взблеск которых, они раздваивали, обнажая сердце, грудь. На рукоятях ножей, таких ножей, которые и рыбу режут и "хозяина тайги" (медведя) разделывают, даже во сне покоятся руки их хозяев. Несмотря на исповедование древнейшего шаманизма пришлыми воинами, Олузбек высоко ценил эту группу. Ещё в Афганистане, когда Олузбек формировал отряд, у него состоялся разговор с Шаманом. Не было человека, выдерживающего сверлящий взгляд Олузбека, а Шаман со спокойными и глубокими, как стоячая вода великого моря, глазами, почему-то не трепетал перед Олузбеком, смотрел не в сторону, а прямо в глаза.

- Почему ты меня не боишься? – не спуская взгляда с Шамана, спросил Олузбек.

- В моей душе живут Боги, которые не подвластны земным владыкам! – был ответ.

- А боишься ли ты смерти? – мёртвым голосом спросил Олузбек.

- Так же, как и ты.

- Мудро и смело ответил.

Пришедший из Афганистана отряд моджахедов, под предводительством Олузбека – отдыхал в селении Борзой. Шаман дал распоряжение своим людям, что бы они купили баранов, освежевали и приготовили угощение для свиты эмира Борзоя. Да не забыли бы пригласить Дровосека.

Темнело рано. Только что ярко светило солнце, вдруг, как по волшебству, красные вершины Кавказа, покрытые вечно не тающими ледниками, проглотили светило. Дровосек спустился к реке, ещё не сжатой скалами ущелья и потому текущей плавно и не торопливо. И не глубоко зашел в воду, присел, не замечая, что за его действиями, сдерживая дыхание, внимательно наблюдал в темноте Шаман, продрогший в холодной воде горной реки. Тело Шамана даже в гидрокостюме не могло согреться. Как вдруг вспенилась вода Аргуна, тень на миг показалась Дровосеку, в обманчивом лунном свете, перед тем, как его утащило под воду.

На утро все попытки разыскать Дровосека, оказались тщетными. По Аргунскому ущелью разбросаны древнейшие памятники архитектуры – каменные сторожевые башни. Часть из них, испокон веков, использовались нохчами для погребения усопших или в башнях оставлялись безнадёжно больные сородичи. Вот в одной из таких башен у селения Вашиндарой, через месяц, вездесущие и любопытные мальчишки, обнаружили зашитое в бараньи шкуры, тело Дровосека. Значит, завершил хаджи, свой жизненный путь, обречённый на медленную смерть от зноя и червей.

На участке дороги от Хачкоя до Шатоя работало около семидесяти пленных солдат. На том участке, Аргун делает крутой поворот. Дорога, повторяя контуры реки, изгибается, под нависшими над ней скалами. УАЗик, в котором ехал эмир Борзоя, сбавил скорость. Треснуло лобовое стекло. Водитель уронил свою голову, с небольшим входным отверстием во лбу, на руль. УАЗ еще катился по дороге, но уже неуправляемый, не подчиненный воле «духа», наконец съехал с дороги и заглох. Нохчи, видимо, дремали в машине. Нападение застало их врасплох. Из кабины, на нападающих затравленно смотрели два блестящих глаза эмира и ствол автомата. Шаман и прежде нередко видел такие глаза: и злоба, и ненависть, и страх, и ужас, и злорадство - все перемешалось в них. В распахнутые двери автомобиля, не давая охране эмира опомниться, длинными утренними тенями, ворвалась смерть. Воткнулись ножи выше левых ключиц, вспороты грудные клетки и брошены к ногам эмира, трепетно замирающие сердца охранников. Шаман, со своими людьми, запеленал, мелко дрожащего и обоссавшегося эмира. Что бы сбить след, на руках перенесли УАЗик с дороги в “зелёнку”.

На другой стороне реки, на излучине, стоит одиноко, старинная сторожевая башня. В этом месте Шаман и оборудовал всё, для подвесной переправы, а в башне устроил схрон оружия. Откладывать намеченный побег более не имело смысла. Погодный фактор имел не последнее значение. Скоро листва полностью начнёт сходить, опадать. Не будет "зеленки". Все в этой жизни меняется. Скоро в этом высокогорье пойдет снег. В горах он ляжет и будет лежать до весны. Снег - это следы. Которые остаются слишком надолго. « Ошибка - твоя смерть. Все должно быть быстро и бесшумно. Бесшумно и быстро.», - так размышлял Бурук Торгул, скрывающийся под личиной Шамана. Часть конвоиров, охранявших пленных, подручные Шамана, ликвидировали тихо и быстро. Выбрав удобный момент, когда оставшиеся охранники приступили к утренней молитве, военнопленные, по условному сигналу Шамана, напали на охрану, завладели оружием и заняли оборону. Отход беглецов, прикрывало четверо “китайцев”. Над Аргуном встало мутное, от тумана, солнце.

«Духи» искали своего эмира и шли по следам движения машины. Вдруг след просто оборвался. Прочесав местность, чеченцы обнаружили уазик, без всяких повреждений. Машину, словно неведомая сила перенесла на добрую сотню метров от оборвавшегося следа и поместила между двумя деревами, куда боком машина забраться сама ну ни как не могла. Продолжение поиска вывело чечен к месту работы военнопленных. Прозвучали первые выстрелы. Подоспевшие, численно не уступающие, а по вооружению превосходящие нохчи начали давить, прижимать обороняющихся.

- Спокойно! Мы прикрываем отход! – кричал Шаман пленным солдатам, перебирающимся через реку по подвесной переправе.

Рука Шамана легла на пулемёт, палец нащупал спусковой крючок. «Я должен первым открыть огонь, раньше стрелять никто не будет», - так установил Шаман, и все об этом знали, команды здесь не нужны.

- Пычахтай, Мылтых, вон камней развороченных груда, ползите туда и прихватите пулемёт. – командовал своим братьям Шаман, - Кто лишний, скорее бегите отсюда к переправе, мы прикрываем отход.

- Пычахтай, Мылтых, нам выпала эта доля. Наш черёд наступил. Если мы испугаемся и струсим, то пусть мы уберемся с земли и наши предки, никогда не примут наши души к себе. Нам надо продержаться не более часа, – прощался с подчинёнными Шаман.

В то же время Хаан и Ортех продолжали раздавать пленным оружие и указывать им дорогу. А Хосхар и Силкер уже тащили по тропе, что-то завёрнутое в ковёр. Через час, отряд беглецов, услышал горькое горное эхо.

Шаман поймал в прицел одного врага, который пытался выйти из-под обстрела, в руках у него был гранатомет. От первой неточной очереди он залег, пытался подняться, но вторая оставила его на земле навсегда. Застрочил очередями АГС-17, гранаты начали хлопать среди группы Шамана. Кое-кто пытался отстреливаться. Но тщетно и недолго.

Прикрывающих отход Пычахтая и Мылтыха, Хаана и Ортеха, возглавляемых Шаманом, двадцать минут обкладывали гранатами и из подствольников. И бой в скоре начал затихать А потом ответный огонь двух пулемётов - стих. И ни кто из товарищей Шамана, зная своё предназначение, не спросил его, за что же они жертвовали своими жизнями в бою. Это они и без Шамана знали. Момент, когда они должны были умереть - наступил.

“ Духи” приблизились к поверженным защитникам, на расстояние прыжка тигра. Шаман, применив свою не дюжинную силу и навыки бойца спецназа, сокрушил оставшихся пяток нохчей. И снова отразились на солнце взблески, а из вспоротых грудных клеток упали к ногам Шамана, на землю, трепетно замирающие сердца врагов.

Будучи раненным, не смертельно, Шаман, почувствовав себя живым, среди трупов врагов и товарищей по оружию, оплакал погибших собратьев своих. Обратился в молитве к духам предков из рода Найманов империи Кереитов: «Да простят нас духи предков! Мать Земля помоги мне встать, Духи Предков дайте силу знать, Дух Войны научи оружие держать, Дух Дорог научи вперед шагать». Просил принять Достойных, по завету Великого Воина и не оставить в одиночестве Достойных, без воинского шлема.

«Духи воинов помогите мне встать, наделите силой, чтобы меч держать, я пойду по головам врагов своих, пусть меня осудят, если я не избавлюсь от них. Силён тот меч, что из стали и огня, если он за правду служит до конца» - руки, к небу протянув, тихо молился-завывал Шаман, как бы пытаясь узнать свою судьбу. Шаман осмыслял себя как некую точку схождения энергетических потоков от линий предков и пытался корректировать свое самосознание не с собственными достижениями, а с родовыми связями. Значимость его, Шамана, жизни зависело от его рода, откуда и пошла его жизнь.

Через некоторое время Шаман начал приходить в себя: «Сколько их было? Думаю, около пятидесяти», - была первая земная мысль Шамана. Начал осматривать убитых врагов. Последним, к кому Шаман подошел, был молодой бородатый парень, одетый в обычный “комок”, поверх которого он был опоясан подсумком, в подсумке плотно друг к другу лежали магазины и гранаты. На поясе, на широком ремне висела кобура. Пули прошли через подсумок в грудь, пронзили обе его руки. Шаман машинально отстегнул ремень с кобурой и взял лежащий рядом автомат. Автомат был на взводе. «Почему же он не выстрелил?» - подумал Шаман. Осмотрел оружие. Внешне оно выглядело нормально, и не сразу было заметно пулевое отверстие на крышке ствольной коробки, от 5,45-мм пули.

Шаман хотел сбить нохчей со следа своего и отряда и потому шёл всю ночь. Под утро, по ручью, вышел к отряду, у селения Харсеной, где и расположились на днёвку. Хосхар и Силкер со всеми освобождёнными, радостно поприветствовали Шамана. Пересчитали людей. Осталось сорок два человека.

- Жесткий и сложный ты человек, Шаман. Кто ты такой? Я вижу на теле твоём старые раны, откуда они? – произнёс старший лейтенант, в то время, пока Силкер перевязывал раны Шамана.

-Давно это было. В другой жизни. В бухте Джигит, что на острове Русский, располагается спецназ Краснознамённого Тихоокеанского флота – подразделение боевой разведки КТОФ – вот в нём то, диверсантом, я и служил. Как-то поставили нам учебную цель - уничтожить минные склады школы минёров ВМФ. Его охранный периметр одной стороной выходил на береговую линию. Мы с напарников не обнаружили часового, и вышли из воды. Требовалось заминировать и, взорвать условно, пакгаузы. Часовой в это время спрятался от пронизывающего ледяного ветра за угол склада и курил по-тихому. А тут на его изумлённых глазах мы шлёпаем в береговом прибое. Часовой не растерялся, не стал рвать глотку окриком: «Стой! Стрелять буду», а зарядил свой СКС и разрядил в нас всю обойму. Напарник, тяжело раненный упал, как подкошенный. Мне повезло больше. Как сейчас. По касательной пули прошли, лишь слегка повредив шкуру. Подхватил я кореша своего и потащил в воду, пока часовой магазин СКСа перезаряжал. А воинская часть Холулайцев, так нас называли в народе, считалась элитной, – отвечал Шаман.

- Так ты что же - Русский? Потому то ты и помогаешь нам? – все, кто не спал, прислушались к беседе.

- Видя, что всем на все плевать, надоело мне уши затыкать, слыша, что все норовят солгать. Хватит! Надо мир менять. Хватит! Буду за правду стоять. Кто я? Я и сам не знаю - детдомовский я. - рассмеялся Шаман, хлопнул старшего лейтенанта по плечу: - Не бери в голову. Доверять можно только своим родителям, автомату и клинку. Сейчас, веришь ты мне или нет, получается, что я твой самый близкий друг, поэтому пока можно и мне доверится...

Средства массовой информации, как Ичкерии, так и России, нисколько, не будучи заинтересованными, в огласке, упорно замалчивали информацию о том, что по территории Чечни, с боями, пробивается слабовооруженный отряд бывших пленных.

На самой границе с Чечней. Казачья станица. Немало местные люди хлебнули лиха от чеченских бандитов. Набеги – регулярно, убийства хозяев, кто вставал на защиту своего добра. В плен угоняли, как скот, и просто народ пропадал. Из утренней дымки тумана, прямо на изумлённый казачий заслон, пытались бежать измождённые, в изодранных одеждах люди, со слезами на грязных и небритых щеках. Тридцать четыре мужика, пытались хрипло сипеть своими голосами: «Братцы! Родненькие! Свои!»... Бесспорно одно, что все погибшие и не вернувшиеся солдаты, воевавшие на этой земле гор – остались верны присяге и своему долгу. И кого-то, возможно, уже не найти никогда. Ни живым, ни мертвым.

- Хакас! Дорогой! У тебя получилось! – стискивая Хакаса в медвежьих объятиях, басил казачий атаман.

- Не всё. Не всех довёл. Братьев потерял: Пычахтая, Мылтыха, Хаана и Ортеха. – ответствовал Хакас.

- А я к тебе с подарунком. Эй, Хосхар, Силкер. Тащите сюда свою драгоценную ношу, – дал команду Хакас.

Из ковра, на глазах у изумлённых станичников, у освобождённых солдат, раскатали – вонявшего мочой эмира Борзоя, главного мучителя русских пленных.

- А что с Дровосеком? Эх, его бы, суку, сюда! – сказал - спросил кто-то из солдат.

- Этого грязного пса, давно черви съели. – усмехнулся Хакас.

Тем, кто будет завтра защищать Россию, остается надеяться, что их не забудут. Но сегодня, пока не похоронены все солдаты, продолжается вчерашняя война.

Звучит, как сказка, но ведь нет дыма без огня…