Берлин. Лето 1990 года. На контрольно-пропускных пунктах еще стояли скучающие пограничники, но документов они уже не спрашивали, таможенные интроскопы были зачехлены, поднятые шлагбаумы и расстопоренные турникеты пропускали потоки берлинцев по обе стороны Берлинской стены.

Хотелось увидеть сразу - и фасадную сторону рейхстага, который подобно Луне, позволял созерцать лишь один свой бок - из-за непроходимых доселе Бранденбургских ворот, и знаменитый парк Тиргартен, и памятники Гете, Шиллеру, Гегелю, и фешенебельную Курфюрстендамм, и русское кладбище в Тегеле.

Проблема с жильем решилась сама собой. В Тиргартене пестрело множество палаток, мимо которых шныряли дикие кролики. В палатках жили любители рока, съехавшиеся в эти дни со всего света, чтобы побывать на суперконцерте "Уолл" - "Стена", где под песни знаменитых рок-звезд должна была рухнуть Берлинская стена, чей гигантский макет из белого пенопласта сооружали над громадной эстрадой.

Общительные студенты из Канады нашли мне место в одной из палаток с видом на рейхстаг. И там, под гостеприимным чужим пологом на меня нахлынуло чувство незаслуженной обиды... Ну почему моей великой Родине, моей родной сверхдержаве я столь безразличен и не нужен? Почему НИКОМУ в нем нет дела, где должен ночевать и чем кормиться его законно выехавший за рубеж гражданин?.. Оттуда уходил я в свод странствия по городу.

Из всей невообразимой лавины увиденного в дни берлинского скитальчества я здесь остановлюсь только на одном случае, который стал толчком для моих последующих поисков. А началось все с уличного антиквара, который торговал с лотка всякой милой дребеденью начала века: кайзеровскими еще пивными кружками, допотопными авторучками, довоенными открытками, почтовыми марками. Я взял в руки изящный альбомчик с коллекцией визитных карточек… Кто собирал, кому они интересны? Пышные титулы прусских баронов, почётные звания коммерсантов, адреса акушеров, дантистов, дипломированных экономистов. Одна из них, весьма простенькая, с голубым крестом Андреевского флага задержала мой взгляд. Текст был набран по-русски и по-немецки: "Кают-компания офицеров русского флота в Берлине. Председатель - капитан 1 ранга Петр Алексеевич Новопашенный. Шёнебергская наб. 18".
Наверное, только от голода могла прийти в голову такая странная мысль - заявится по этому адресу и сказать: "Господа, я не ел три дня... вообще мне не где ночевать. Как офицер флота нашего общего Отечества, я надеюсь получить у вас помощь и поддержку". А что? Если бы кто-нибудь был жив из той эмигрантской кают-компании, которая и существовала для того, чтобы поддерживать бывших моряков на плаву изгнаннической жизни, уж наверняка приняли бы во мне участие.

Адрес каперанга я запомнил и даже переписал в блокнот. Вполне возможно, что в этом доме живут дети или внуки Новопашенного. А поговорить нам будет о чем. Так я случайно вступил на путь, проделанный корветтен-капитаном Рундом более полувека назад... На ближайшей автобусной остановке висел подробный план Берлина. До Шенебергской набережной вполне можно было добраться пешком. Я двинулся вдоль неширокого канала, в котором стояла зеленая вода и плавали пустые пивные жестянки.

Новопашенный жил близ Потсдамского моста рядом с массивной, крепостного вида больницей из темного кирпича. Но самого дома не было... По, всей вероятности, его разбомбили в 45-м, и теперь на этом участке зеленел скверик, весьма неровный по ландшафту, бугристый, заросший бересклетом, который, как известно, растет на местах бывшего жилья.

Я несколько раз бесцельно прошелся вдоль этого скверика. И вдруг заметил, что в траве что-то блеснуло. Я нагнулся и поднял пятимарковую монету! В моем положении это было целое состояние. Во всяком случае, можно было немедленно купить на ближайшем углу длинную жареную колбаску и проглотить ее вместе с турецким бубликом, запивая баночным пивом.
И тут я подумал, что находка вовсе не случайна - пятмарковые монеты в городе, где умеют ценить каждый пфенниг, просто так не разбрасывают. Нет, эти деньги послал мне не кто иной, как капитан 1 ранга Новопашенный, Раз уж я пришел за вспомоществованием в кают-компанию офицеров русского флота, то мне в нем и не отказали. И никакой мистики. Обыкновенное чудо, которое свершается всякий раз, когда человек подключается к оборванным нитям прошлого. Надо просто суметь или угадать, как найти эти оборванные концы.

На душе посветлело, более того, я почувствовал, что нахожусь под незримым покровительством старейшины кают-компании, что с этого момента он ведет меня и я должен идти подчиняясь его воле, его тайным знакам... И я пошел куда глаза глядят, куда влекла меня рука невидимого гида.

Я оcтановился у китайского ресторанчика с вывеской "Хуан-Дали" и почувствовал, что в него надо войти. Сел за резной столик под бумажными драконами, и сверхлюбезный официант-китаец бросился исполнять мой сверхосторожный заказ - чашечка жасминового чая.

Разглядывая инструктированных, рисованных, отраженных в зеркалах драконов и попивая из чашечки с драконами же благоухающий желтоватый чай, я вдруг вспомнил, что здесь, в Западном Берлине, есть небольшой буддистский монастырь, о котором я знал еще со студенческих времен, когда писал курсовую о ламаизме. И вот теперь вместо того, чтобы праздно шататься по городу, я должен - да, да это так и прозвучало в сознании; должен отправиться в этот монастырь. Официант-китаец рассказал, как его отыскать - местечко Фронау, десять остановок на метро. Я даже не огорчился, когда он потребовал за чашечку чая чудовищную сумму в три марки. По крайней мере, две марки у меня оставались на билет до Фронау. И я, не медля ни минуты, двинулся к ближайшей станции U-банд.

Фронау - лесной уголок берлинского северо-запада. Виллы на улицах-аллеях под вековыми липами, тополями, соснами. Монастырь располагался на сосновом холме. Строго говоря, это был не монастырь, а вилла, перестроенная под кумирню, при которой жили два шри-ланкийских монаха.

Я поднялся по тропе к пагоде под черепичной крышей с загнутыми уголками. Монах в оранжевой тоге был удивлен появлению здесь русского человека. Он сообщил мне (по-английски), что я первый посетитель из СССР, показал библиотеку, молитвенный зал, а потом повел в крохотную трапезную, поскольку время было обеденное. Я не отказывался ни от рагу из корней лотоса, ни от сладкого картофеля, ни от прочих мудреных восточных блюд, исходный материал которых знал лишь повар-китаец. За этот пир я поблагодарил Бати-садху, так звали гостеприимного хозяина, и... капитана 1 ранга Новопашенного. Я ничуть не сомневался, что, роскошное застолье случилось не без его вмешательства. "Ты мой гость, соотечественник и коллега. Ты пришел ко мне за помощью, и я привел тебя к этому столу. Теперь ты сыт, и я хочу знать, зачем ты в этом городе и для чего потребовал мой дух?" Наверное, это прозвучало бы так, если перевести в слова то смутное чувство, которое овладело мной при мысли о Новопашенном.

В самом деле, зачем я потревожил тень этого совершенно неизвестного мне человека? Чтобы получить бесплатный обед? Чтобы узнать от него... - но что именно? Судьбы морских офицеров, которые интересовали меня, я уже знал. Может быть, я сам ему зачем-то нужен? Может, он хочет мне что-то передать, поручить, что-либо исполнить? Наверное, так, иначе он бы не стал опекать меня... Поэтому, когда после монах пригласил меня в храм, где собрались несколько местных завсегдатаев для медитации, я тоже уселся на циновки и стал сосредоточиваться: я пытался представить себе человека, которого никогда не видел, но с чьим именем был связан весь этот день... Я ожидал, что он непременно должен выйти на трансцендентальную связь. Мысленному зрению очень расплывчато представлялся некий пожилой человек, сухощавый, в морском кителе. И только... Я пытался вслушаться в свои мысли, определить в них то, что могло зазвучать извне, но кроме навязчивой строчки из Игоря Северянина, чей томик я захватил с собой в поезд, ничего звучало.

Упорно грезится мне Ревель
И старый парк Катеринталь...

Может быть, это все-таки послание от Новопашенного? Может, был он родом из Ревеля, нынешнего Таллинна? Может быть, он там служил? Или что-то важное для него там происходило - что-то оставлено в "старом Катеринтале", нынешнем Кадриорге?

Медитация продолжалась сорок минут. Но мой берлинский покровитель "на связь" не вышел...
На несколько дней я нечаянно как бы угодил в заброшенную колею давно отзвучавшей жизни того человека, чей дух я так неосторожно потревожил. Я, наверное, так же, как он когда-то, бродил по иноязычному городу, и вполне возможно, что и на русское кладбище в Тегеле я пришел тоже по его следам. И так же, как и его, священник кладбищенской церкви выручил меня несколькими марками на обратную дорогу в бывший Восточный Берлин. Могилы Новопашенного на тегельском кладбище я не нашел...

Берлин. Лето 1939 года. "Внимание. Уважаемые пассажиры! Наш прогулочный рейс по каналам и озерам Берлина закончен. Мы подходим к причалу Трёптов-парка. Прошу взглянуть на старого матроса, который готовятся принять швартовы нашего теплохода. Это некогда один из лучших гидрографов русского флота, в не столь давнем прошлом отважный ледовый мореплаватель, бывший капитан 1 ранта российского императорского флота Пётр Алексеевич Новопашенный. Он искал неведомые земли. Он пытался проникнуть в священные пределы "земли онкилонов". Большевики сорвали с него позеленевшие от морской соли погоны и боевые ордена, стерли с карты Арктики его имя и выбросили за пределы Отчизны. Благодарение богу, ею не постигла участь других соплавателей. Его не заслали в лагерь и не расстреляли в ЧК. Но ни о чем не спрашивайте его, господа. Он просто зарабатывает свой хлеб".

Возможно, такую тираду и произнес бы берлинский гид, если бы и в самом деле звал историю седоусого худощавого человека в пенсне, подрабатывавшего в туристский сезон швартовщиком прогулочных теплоходов в "Вайсфлоте" - "Белом флоте - о, ирония судьбы!
Фабиан Рунд знал биографию Новопашенного в самых общих чертах и тем не менее невольно проникся симпатией к этому хмурому старику, чей подвиг корветтен-капитан, как моряк, не мог не оценить. Впрочем, в день, когда он появился на Шёненбергской набережной, ничто не выдавало в нем морского офицера.

- Директор лейпцигского географического издательства Фабиан Рунд, - отрекомендовался он Новопашенному. - Mы готовим фотоальбом о полярных экспедициях, и в частности о вашем выдающемся походе на "Вайгаче".
- На "Таймыре" и "Вайгаче", - уточнил Новопашенный.
- Нам нужны фотоснимки. Мы хорошо заплатим за них.
- Увы! - вздохнул собеседник, и от Рунда не укрылось, что вздох сожаления был искренним: - Ни капитан 1 ранга Вилькицкий, начальник экспедиции, ни я, его заместитель, мы не успели написать отчеты о результатах наших исследований. Не успели, так как сразу же, как только наши суда пробились в Архангельск, экспедиция ввиду военного времени была расформирована, а мы с Борисом Андреевичем получили назначения на боевые корабли. Вилькицкий на эскадренный миноносец "Летун", я - на "Десну". Насколько мне известно, все материалы нашей экспедиции после большевистского переворота отправили в Ярославль. Там они и сгорели в 18-м году, когда красные подавляли восстание Савинкова. Вот и все, что я могу вам сообщить.
- Намного. И тем не менее... У кого-то из офицеров могли остаться негативы. Кстати, а кто из членов экспедиции вел фотосъемку?
- У нас было несколько камер. Но самую подробную съемку вел старший офицер "Таймыра" лейтенант фон Транзе.
- Вот как! Он остался в России?
- Нет. Он также покинул ее. У меня нет с ним связи. Слышал, что он осел где-то в Дании.
- А кто бы мог помочь найти его?
Новопашенный задумался.
- Пожалуй, что... Да, только он, барон Мирбах.
- Знакомая фамилия.
- Его дядя был послом в Россия.
- Тот самый Мирбах, что был убит в Москве террористами?
- Да. Оба его племянника служили в русском флоте. Один погиб в Цусиме, а с другим, Рудольфом Романовичем, мы вместе выпускались из Морского корпуса. Кстати, Александр Транзе тоже, и они были очень дружны. Теперь Мирбах работает в Берлине на таксомоторе. Вы можете отыскать его либо возле Остбанхофа, либо на Ванзее. Это его излюбленные стоянки...

Бывшего кавторанга русского флота Рудольфа Мирбиха Рунд отыскал на стоянке возле Восточного вокзала. Бывалый шофер отвез его домой, а заодно сообщил и адрес Александра Транзе.

Через два, дня с аппарелей копенгагенского парома съехал и растворился в потоке машин "хорьх" Рунда.