Архангельск. 1937 г. Следователь областного отдела НКВД допрашивал сумрачного, заросшего черной с проседью бородой, сухощавого моряка. Нашивки с рукавов кителя были спороты, но фуражку, которую мял в руках подследственный, еще украшал шитый "краб" с голубым флажком Главсевморпути.

- Назовите себя.
- Петров Дмитрий Иванович.
- Это ваша фамилия?
- Чья же еще?
- Сегодня вы Петров, завтра Иванов, а вчера Смирнов... Слишком простая у вас фамилия.
- Какая есть...
- Расскажите: где и когда вы вступили в связь с врагом народа Евгеновым?
- Это как мы познакомились, что ль? С самого начала?
- С самого начала.
- В 1910 году на Новой Земле. Я служил в Югорском Шаре начальником радиостанции. Из Либавы пришлю сторожевое судно "Бакан" - для охраны русских промыслов. Штурманом на "Бакане" был мичман Евгенов. Мы были почти что погодки, но я уже северил год, а ему все в новинку. Так и подружились.
- Почему вы скрыли, что служили в Белой армии?
- Я не служил в Белой армии.
- Врешь, сволочь! Учти, всякий раз, когда ты будешь врать, я буду звать тебя на "ты" и "сволочью". Итак - за что тебя, сволочь, архангельское правительство в лице белого генерала Мидлера наградило чином подпоручика?
- Ни за что. Просто подошел срок производства в следующий чин и Борис Андреевич Вилькицкий написал на меня представление на "подпоручика по адмиралтейству". Да я и не гнался за чинами. Какая там карьера - подпоручик в тридцать лет.
- Предположим. В каких боях, походах, операциях Белой армии вы участвовали?
- Ни в каких боях и операциях я не участвовал.
- И снова врешь, сволочь. Вспомни 1919 год. Куда и зачем ты направлялся со своим Борисом Андреевичем?
- Мы шли в устье Оби для промерных работ.
- А то, что за вами следовали английский и шведский пароходы с оружием для Колчака, - это не военная операция?!
- Я был в спецотряде Константина Константиновича Наупокоева. Мы выполняли чисто гидрографические задачи. По нашим картам и сейчас суда ходят. А Вилькицкий и в советское время караваны водил.
- Что входило лично в вашу задачу? Ведь вы же не гидрограф.
- Я должен был выбирать места для развертывания цепи радиостанций в устьях сибирских рек.
- Значит, вы обеспечивали радиосвязью белых?
- При правительстве Колчака был создан Комитет Северного пути. Мы работали по его плану.
- Утвержденному Колчаком!
- В итоге так. Но ведь и большевики строят порт в устье Енисея по тому же плану[3].
- Вы даже здесь умудряетесь заниматься контрреволюционной пропагандой. Отвечать только по существу! Нам известно, что в царское время вы служили в разведывательных органах. Какого характера работу вы выполнили?
- Я служил в Службе связи и наблюдения Балтийского флота. Сначала пробным радиотелеграфистом. А потом меня взяли в центр радиоразведки под Ревелем. В мою задачу входило перехватывать донесения немецких кораблей и передавать их на расшифровку.
- Значит, вы владеете немецким языком?
- Да какое там... Так, с пятого на десятое.
- Ну а со Свердрупом вы на каком языке общались? На шведском?
- Он и по-русски меня понимал.
- А в каком году он предложил работать вам на шведскую разведку? В 15-м или 20-м?
- Да не было такого! Вот вам крест святой!
- Кстати, о святом кресте. Есть сигналы - вот тут у меня подшиты, - что вы отправляли религиозные обряды в Амдерме и на Новой Земле. Вы что, сектант, что ли?
- В двадцать третьем году я ушел в Соловецкий монастырь и был там рукоположен в сан иподьякона. Когда монастырь закрыли, ушел в Архангельск. Был безработным. Потом Евгенов пригласил меня на службу радистом, и я согласился.
- Но религиозные обряды отправляли?
- Да. Иногда приглашали проводить в последний путь умершего. Отпевал. На оленях приезжали. Как откажешь?
- Подпишите протокол. На каждой странице. Н-да... Белый офицер, служитель культа, и все без регистрации. Да еще шпионаж в пользу Швеции. Все ваши преступления, ваше благородие, виноват, ваше преосвященство, или как вас там титуловать прикажете, пожалуй, на всю катушку потянут, если честно не признаетесь.

Отбывать 20-летний срок Петрова отправили в лагерный пункт на острове Вайгач. Но недолго дали пожить хоть и в суровых, но знакомых местах. Через полгода этапировали на Колыму - в Нижние Кресты, а оттуда еще севернее, в самое устье "Кандалов России" - в лагпункт Зеленый Мыс.

Колыма. Ноябрь 1938 г. Петров на Зеленом Мысе не засиделся. Он ушел, несмотря на всю абсурдность этого предприятия. Ушел один без лыж, буд-то забыв, что заполярная зима уже надвинулась, запуржила... Цель побега - Аляска.

Успеху предприятия способствовала провокация лагерного начальства. Когда Колыма окончательно замерзла и лагерь на Зеленом Мысу оказался отрезанным от остального мира, начальник его охраны созвал на митинг всех заключенных и в пространной речи обрисовал их безвыходное положение, как приговоренных к неизбежной смерти, а свое, как их единомышленника, руководителя восстания и дальнейшего общего побега в Америку. После этого неожиданного и бурного митинга он предложил каждому взять американский охотничий винчестер из арсенала и патроны к нему. Был провозглашен лозунг: "Кто не с нами, тот против нас", кто откажется взять оружие, тот должен быть изолирован, как возможный враг, заперт в особом помещении и находиться под охраной.

После некоторого колебания среди заключенных таких не оказалось, а из стрелков двое отказались примкнуть к восстанию. То ли они не были посвящены в эту провокацию, то ли так было задумано для убедительности, это осталось неизвестным, но их заперли в отдельном помещении и держали под охраной.

Человеку, не побывавшему в тогдашних так называемых исправительных лагерях, и современному молодому поколению вряд ли удастся понять, как могли взрослые и неглупые люди пойти на такую, казалось бы, явную провокацию. Подозрение же, что это была провокация, высказали некоторые заключенные прямо на митинге. Но кто прошел через наши концлагеря сталинских времен, тот поймет, что у заключенных, ожидавших смерти, даже подобное предложение давало слабую, как им казалось, надежду вырваться на свободу.

Дальше события развивались так: организатор-провокатор предложил захватить нужное количество продовольствия в магазине Крестов Колымских, на факториях Нижне-Колымска конфисковать у якутов нарты с собачьими упряжками и двинуться через тундру к мысу Дежнева и дальше на Аляску. Может быть, не все заключенные ясно представляли себе географию этого края и не предполагали, что план побега - безумие, а маршрут - невыполним: преодолеть более чем 1000-километровый путь по холодной и безжизненной в зимнее время тундре - заговор обреченных. Но тем не менее провоцирующее начало было положено, что организаторам ее, видимо, и было нужно. Вооруженные отряды заключенных реквизировали на фактории и в магазине какое-то количество продовольствия и сколько-то собачьих упряжек, после чего вернулись в лагерь и стали ждать благоприятной погоды для выступления.

В последних числах ноября 1938 года в Нижние Кресты на лед Колымы сели самолеты из Магадана. Они доставили отряд войск НКВД. Чекисты собрали, организовали и вооружили винтовками отряд из местного населения, и после этого лагерь на Зеленом Мысе был надежно блокирован и хорошо простреливался из пулеметов.

Оперативник из Зырянского райотдела НКВД Титаренко явился в лагерь как парламентер с ультиматумом о сдаче. 8 этом случае Титаренко от имени магаданского начальства обещал прощение восставшим, что означало: у кого какой срок заключения был, такой и останется, а наказания понесут только зачинщики, то есть стрелки охраны и их командир. В случае же отказа будет открыт огонь из пулеметов по бараку. Конечно, Титаренко мало кто поверил, но в том безвыходном положении, как всегда в подобных случаях, у многих теплилась надежда: пусть добавят срок, но ведь жизнь-то сохранят. Никто не хотел думать о скорой расправе.
К указанному сроку все орущие было сдано. Отряд НКВД вошел в лагерь, загнал обитателей в барак, окружил его и взял под прицел пулеметов. Ловушка захлопнулась, и в домик, построенный для лагерной охраны, стали вызывать по одному на "суд".

Вся процедура сводилась к проверке фамилии по списку этапа и занимала несколько минут. После чего обреченного выводили за барак, где звучал выстрел. Акция длилась меньше суток.
Единственным спасшимся был Дмитрий Иванович Петров, покинувший лагерь накануне прибытия отряда НКВД. Перед этим он присмотрелся к вмерзшему в колымский лед буксиру, забрался в его машинное отделение и там наковырял котелок солидола. Замотал его в ветошь и уложил на дно вещмешка. Залил спичечный коробок расплавленной свечой. Поллитровая алюминиевая кружка, счастливо обнаруженная на колышке собачьего вольера, должна была заменить чайник. Из куска медной проволоки он выгнул легкий таганок. В разграбленном магазине ему удалось разжиться холщовым мешочком, куда вошло фунтов пять ржаной муки, плиткой черного чая и куском сала размером в кирпич.

Из одежды удалось раздобыть к своему ватнику шерстяной красноармейский подшлемник, вязаные носки да рукавицы постового со свободным спусковым пальцем. С тем и двинулся в тысячеверстный путь - на восход, на свободу, на Аляску. Запасов должно было хватить до первого стойбища или охотничьей заимки. Главный же расчет был на винчестер с полусотней патронов.

Он выбрался из барака в три часа пополуночи. Легкий морозец прихватил нос и щеки. Сиял острый полумесяц. Сухой плотный снежок звучно поскрипывал под подшитыми грубыми валенками. Он шел берегом Колымы на север, чтобы подальше уйти от сторожевого поста, выставленного южнее лагеря на санном пути в поселок, и, отойдя километра три, скинул шапку, пал на колени и стал креститься, оборотясь к востоку. Он молил Бога, чтобы тот не отвернул от него свой лик, не дал замерзнуть, не допустил задрать медведю, не занес пургой, не наслал цингу, уберег от доносного глаза, от пули охранника. И после молитвы, оставив Полярную звезду слева, ринулся в тундру, будто спрыгнул с парохода посреди океана.
Наст был плотный, и ноги почти, не вязли в снегу. Он знал, что так будет до первой пурги. Но сердце пело. В конце концов, лучше замерзнуть в тундре, чем быть пристреленным за железной колючкой.

В первую ночь передрог в снегу, завернувшись в брезентовый балахон, который прихватил со сторожевой вышки. Утром поставил на таганок кружку с плотно примятым снегом, поджег кусочек ветоши, намазанной солидолом, и вскипятил чай. В нем же сварил три галушки, скатанные из ржаной муки. Кусочек сала довершил завтрак. Шел весь день. Ужин был таким же, только чуть более плотным: четыре галушки и два ломтика сала - для подогрева изнутри.
Погода пока что щадила его: и ночью, и неразличимым днем стоял ровный мягкий морозец, и ничто не предвещало пургу.

На четвертое светание (отсчет суток он вел по красноватым зорям) он вы-шел к старой поварне на берегу большого тундряного озера. В хибаре с забитыми окнами стояла печурка, сделанная из железной полубочки. На топчане валялась облезлая оленья шнура. Пошарив под притолокой, он обнаружил сокровище - жестянку из-под зубного порошка, набитую сырой и серой слежалой солью. И еще один царский подарок приготовила ему фортуна. Под крышей поварни он нашел старые охотничьи лыжи с пересохшими ремнями из моржовой кожи.
Первым делом он затопил печь. По доброму сибирскому обычаю последний обитатель поварни оставил для растопки охапку каких-то корневищ и несколько деревяшек, попавших сюда, видимо, с колымского берега.

Пока огонь пожирал скудное топливо и топился снег в кружке, он сотворил благодарственную молитву ангелу-хранителю. Эту ночь он впервые не передрожал, а провел в блаженном сне, хотя зыбкое тепло печурки хибара держала плохо.

Подкрепившись ржаными галушками и чаем, он извлек из вещмешка книжицу в твердом коленкоровом переплете, украшенную золотым тиснением: "Краткая биография Иосифа Виссарионовича Сталина". Окунув очиненное перо чайки в припасенный пузырек йода, он вывел первые строки своего путевого дневника. Добротная плотная бумага книги позволяла писать между типографских строчек и на больших полях. Сам того не ведая, он дописывал биографию вождя, она проступала сквозь официальный текст рыжевато-кровянистым бисером убористого почерка.

"25 ноября 1938 года. Не знаю, какой день недели.
Сегодня впервые за время похода я перестал ощущать страх. Поварня, лыжи и соль - знамение Господне, его одобрительный знак: иди! Я верую в добрый исход. Я перейду Чукотку, Я знаю Север. У меня нет карты. Но Господь выведет меня к становищу добрых людей, и они помогут.
Весь день боролся с искусом зазимовать в поварне и добывать еду охотой. Но этого нельзя делать по двум основаниям: 1. Слишком близко от лагеря, могут снарядить погоню. 2. Как бы удачна ни была охота, она не спасет от цинги.

26 ноября, Вторые сутки блаженствую под дарованным Богом кровом. Надо немного набраться сил. Впереди - неизвестность.
Чинил лыжи. Опробовал их. Крепления держат. И слава Богу. Имел на обед свежее мясо. Подстрелил небольшого лемминга. Сварил бульон. Соль сделала его вполне съедобным. Всю трапезу твердил себе: это не крыса, это лемминг... Противно, но питательно. Оленятинки бы.

27 ноября. Сильное небесное сияние - значит, погода устоялась. Пурги не будет. Помолясь, выхожу...

Декабрь. Дня не знаю. Сбился со счета. Должно быть, за Юрьев день перевалило. В Юрьев день медведь в берлоге засыпает. А я, как шатун, бреду на восход.

Вчера подбил песца. Устроил пир. Добыл из-под снега ягелю. Растираю, добавляю в муку, завариваю с чаем, жую так. Но десны все же опухают.

Вокруг - ни звука человеческого, ни следа. Погода благоволит. Ночую в снегу. Шкуру захватил из поварня. Хоть и лысая, а все же постель.

Амбарчик[4], кажется, обошел. Теперь буду выбираться к побережью. Там и плавник для костра есть, и чукчи зверя бьют.

Год 1939. Январь. В Рождество запуржило. Залег в снег. Скоро завалило. Пережидал, как в пещере. Даже чай варил. Холод донимает.

Пишу кратко. Йод кончается, да и пальцы свело. Если кому приведется найти эти записи, добрый человек, отошли их Евгенову или Гернету в штаб Главсевморпути.

Господи, зовешь ты меня".

Петрова нашел под снегом чукотский охотник Анкат. Обнаружил его залежку по торчащим из снега лыжам, которыми тот пробуравил в сугробе дыхательный ход. Убедившись, что незнакомец еще дышит, Анкат погрузил безжизненное тело на нарты и отвез на становище.

Жена и мать Анката растирали замерзшего путника в четыре руки медвежьим жиром, потом укрыли медвежьими шкурами и, когда он пришел в сознание, стали отпаивать его горячим чаем с растопленным китовым жиром.

Ненадолго приходя в себя, он видел желтые огоньки горящей ворвани в глиняных плошках и нависающую над ним шерсть медвежьего полога - черную от осевшей на ней копоти. И снова проваливался в забытье, такое же непроницаемо черное, как и его нечаянное убежище.
Два месяца провалялся беглец с жестоким воспалением легких. Его отходили чукотские женщины одним лишь им ведомыми снадобьями.

"Чукотка. 1939 г. Кажется, я снова могу продолжить свой дневник. У Анката в хозяйстве нашелся обломок химического карандаша.

Расспросив хозяина яранги, я определил, что он подобрал меня где-то на подходе к низовьям реки Раучуа. Яранга его стоит где-то в полуторастах километрах севернее Баранихи. Это значит, что я прошел всего лишь четверть своего пути. Ненамного меня хватило. Пережду до лета и двинусь по сухотрапу.

Анкат - вольный охотник, бьет зверя, сдает песцовые шкурки в колхоз. Из Баранихи раз в лето ходит к нему моторка. Зимой отвозит добычу на собаках.

Он плохо говорит по-русски, но все же понял то, о чем я его просил: не говорить обо мне никому. Я подарил ему свой винчестер, и Анкат счастлив. Его "бердан" порядком изношен. Несколько раз ходил с ним на охоту. Вдвоем куда сподручнее.

Он просит дожить у него до следующей зимы, а там он отвезет меня на нартах за Пегтымель к своему брату. Пегтымель, насколько я помню карту, это середка Чукотки. И это только половина пути. Резон в предложении есть, ведь, дай Бог, дойти мне до этой реки за лето".

Гдыня. 3 июня 1940 г. В этот день из бывшего польского порта вышел немецкий транспорт № 45. Мало кто знал его подлинное название. Мало кто знал, куда направляется это грузопассажирское судно. И только отсутствие среди пассажиров женщин, да и сами пассажиры - молодые спортивные как на подбор мужчины - наводили на мысль, что пароходу предстоит нелегкое плавание.

Мир, и Лондон прежде всего, не должен был знать об этом рейсе. Эта была очередная "семейная" тайна Москвы и Берлина. И именно поэтому транспорт № 45, счастливо проскочив балтийские проливы и миновав Северное море, шел вдоль норвежского побережья, маскируясь под советский ледокольный пароход "Семен Дежнев". Красный флаг со свастикой заменен был на красный флаг с серпом и молотом.

За мысом Нордкап таинственный транспорт объявил свое имя - пароход "Дунай". Но оно предназначалось лишь для английских радиоперехватчиков. В Москве и Мурманске знали истинное имя номерного "Дежнева" - "Дуная" - вспомогательный крейсер "Комет".

Там, за самым северным мысом Европы, капитан цур зее Эйссен получил шифровку от советских друзей из Главсевморпути с любезным приглашением зайти в Мурманск и переждать там время, оставшееся до начала проводки. Однако Эйссен не захотел рисковать скрытностью своего рейса и пожелал укрыться в пустынном районе Баренцева моря - в Печорском заливе.
Корветтен-капитан Фабиан Рунд стоял на крыле ходового мостика, любуясь невероятной синевой Севера. Подумать только, три недели назад он и представить себе не мог, что катапульта судьбы забросит его из сонного Цоссена в русскую Арктику. Шеф был настроен на лирический лад:

- Милый Фабиан! Хватит гоняться за химерой Редера. У вас есть шанс выветрить берлинскую пыль из своей флотской фуражки хорошими морскими шквалами. Завтра вы отправляетесь в Гдыню. В порту найдете транспорт № 45, отдадите его командиру, виноват, его капитану Роберту Эйссену этот пакет. Он все знает. От него получите более подробные инструкции. Можете, если представится случай, подбить его на поиски клада этого вашего русского лейтенанта, как его?
- Фон Транзе.
- Да, звучит очень по-русски.
- Как ни странно, но все Транзе считают себя русскими. Они даже отказались от паспортов фольксдойче.
- Ну, это их проблемы. А я, честно говоря, искренне вам завидую, Рунд! Будь я помоложе лет на десять, я бы сам ринулся в это жюльверновское плавание. Итак, взгляните на карту... "Комет" пройдет через льды всех сибирских морей, войдет через Берингов пролив в Тихий океан, порезвится на его просторах возле Австралии к Новой Зеландии, затем попугает англичан в Индийском океане и старой доброй Атлантикой вернется в родные края.
Признайтесь, ведь фенрихом вы мечтали именно о такой кругосветке? А?
- Это выше моего юношеского воображения!

"Комет" являл собой гибрид научно-исследовательского судна и боевого корабля. В его секретных рубках размещалась самая наисовременнейшая аппаратура радиоперехвата и радиопеленгования. И Рунд, как морской связист, оставивший свою первую профессию всего три года назад, приходил в восторг от того, насколько продвинулась вперед за это время германская радиотехника. Особенно его взволновала аппаратура гидроакустического наблюдения и звукоподводной связи с погруженными подводными лодками.

Трюмы, кладовые, всевозможные выгородки, рундуки и кранцы "Комет" были плотно забиты вещами на все случаи жизни, отчего пароход походил изнутри на плавучий этнографический музей, где меховые кухлянки эскимосов соседствовали с тропическими пробковыми шлемами, а разборные сани-нарты с противомоскитными сетками.

Замаскированные орудия и быстрооткрывающиеся пулеметы давали понять, что "Комет" вовсе не купец и не гидрограф, а боевой корабль - рейдер дальнего радиуса действий, вспомогательный крейсер, даром что без броневого пояса.

Арктика. Лето 1940 г. 14 августа Эйссен получил "добро" на вход в западные ворота Карского моря - пролив Маточкин Шар. Там он принял на борт двух советских лоцманов - Сергиевского и Карельского и повел "Комет" по скалистому коридору пролива.

Ночное полярное солнце пробивалось сквозь шторку иллюминатора. Рунд проснулся: в дверь каюты стучал вестовой:
- Командир просит вас подняться в штурманскую рубку.
Эйссен встретил его загадочной улыбкой.
- Кажется, у вас есть шанс испытать свои кладоискательские способности. Мы возвращаемся на Новую Землю. Впереди мощные льды, и мы переждем их, где бы вы думали?
- В Ягель-бухте?
- Вы на редкость проницательны.

"Комет" бросил якорь на рейде губы. Капитан цур зее Эйссен протянул Сергиевскому сигарету.
- Господин лоцман, вы не будете против, если мои ребята разомнут ноги на суше? - кивнул командир "Комет" в сторону близкого берега.
- Мои полномочия распространяются только на ледовую проводку, - замялся лоцман. - Думаю, надо запросить разрешение.
- Вы случайно не немец, господин Сергиевский? Я сам педант, но не до такой степени. Разве на этих скалах есть какие-то военные объекты? А может быть, в тех хижинах - штаб обороны Арктики? Ха-ха...
Сергиевский не стал уточнять, что неподалеку от бухты и в самом деле располагался "объект" - лагерь для "врагов народа".
- Грех не воспользоваться такой погодой - настаивал Эйссен. - Господин лоцман, вы сами моряк и знаете, что такое походить по земле после палубы. Впрочем, я сделаю запрос по радио, если вы настаиваете. Чуть позже, когда радисты закончат регламентные работы. А пока - беру ответственность на себя.

Моторный катер высадил матросов на новоземельские скалы, поросшие разноцветными мхами. Моряки радостно галдели, фотографировались, собирали на память камешки, перья, птичьи яйца.

Рунд сразу же направился к хибарам. Окна их были заколочены. Пустые железные бочки из-под соляра дополняли и без того унылый пейзаж. Обломок антенной мачты и старые пачки сухих батарей говорили о том, что здесь была радиостанция. Дверь не забита. Рунд осторожно заглянул внутрь: железная печь, стол, стальной скелет голой кровати.

В углу сеней были набиты перекладины - что-то вроде скобтрапа, ведущего на чердак. По ним корветтен-капитан взобрался в полутемный приют полярных сов и бог знает еще какой живности. Луч фонарика отыскал в дальнем углу дубовый бочонок. Внутри оказался увесистый тючок, обшитый пыльной мешковиной. Вспоров ткань, Рунд извлек допотопный дорожный погребец, обитый по углам медными накладками. Замки на ремнях не поддавались, они требовали миниатюрного ключика. В нетерпении Рунд перерезал ремни, вытряхнув наконец содержимое - связки тетрадей, писем, рулончик свернутых карт. На одной из этикеток каллиграфически было выведено: "Лейтенант Николай фон Транзе-2".

"О торжество аналитической мысли! Отыскать здесь, на краю земли, в этой избе гипотетически вычисленный архив?! Да это подобно открытию планеты на кончике пера". Умерив радость, он поспешно затолкал бумаги в охотничий рюкзачок.

В своей каюте корветтенкапитан принялся за изучение тетрадей, пригласив офицера-переводчика. Но чем дольше вчитывались они в бумаги, тем сильнее мрачнел Фабиан Рунд.

Да, это были походные дневники Николая Транзе. Но речь в них шла о переходе "Таймыра" и "Вайгача" на Дальний Восток южным путем - через Индийский океан! И ни одной тетради о пути северном.

То была лишь половина полярного архива. Вторую корветтен-капитану найти так и не довелось. "Комет" уносил его в большую войну, и до конца жизни Фабиан Рунд помнил - и улыбка фортуны может быть фальшивой.

К 19 августа "Комет" был на подступах к проливу Вилькицкого. Вначале его вел ледокол "Ленин", а в море Лаптевых эстафету проводки принял ледокол "Иосиф Сталин". С него передали: "Следуйте за мной. Когда встретим лед, прошу Сергиевского пригласить к нам капитана "Комет", если тот пожелает".

Эйссен пожелал, и на борту "Стали-на" состоялась теплая встреча за хорошо сервированным столом. Капитан ледокола, один из лучших ледовых мореходов Союза Михаил Белоусов, передал гостю последние навигационные корректуры к советской морской карте № 2637, кстати, грифованной, прикнопленной к прокладочному столу "Комет" советскими же лоцманами. Он ознакомил своего подопечного с ледовым прогнозом и пожелал "счастливого плавания". Оно и в самом деле оказалось счастливым.

Ледоколы "Ленин", "Сталин" и "Каганович" провели "Комет" через Великий Северный путь в рекордный срок - за 23 суток! До того лучшим достижением было 26 суток.

И если Сталина за его сверхобязательные поставки продовольствия воюющей Германии прозвала в Европе "главным интендантом Гитлера", то после проводки "Комет", его вполне можно было титуловать и "главным ледовым лоцманом фюрера". Правда, выставить счет Берлину за "ледовые услуги" в 950000 марок не забыли.

РУКОЮ ИСТОРИКА. В дальнейшем этот "волк в овечьей шкуре" (рейдер "Комет". - Н. Ч.) действовал в Тихом океане и добился, по оценке американцев, "исключительных успехов". За 17 месяцев автономного плавания он потопил 9 судов союзников общей вместимостью 65 000 брт и захватил голландское судно с грузом олова и каучука, направив его в оккупированный немцами французский порт Бордо.

Однако это далеко не все последствия того вояжа. Кроме самого факта проводки военного корабля в Тихий океан коротким и безопасным путем в разгар боевых действий на море, она дала немцам сведения о навигационном оборудовании Севморпути, данные о советских полярных станциях, организации радиосвязи, результаты промеров глубин и прочее. Все это было обобщено, и уже в 1941 году штаб ВМС Германии издал секретное приложение к "Наставлению о плавании в арктических морях", что в значительной мере способствовало проведению активных операций их морских сил в Арктике.

Разумеется, фотографии Николая Транзе и его походные дневники сделали бы немецкие лоции более точными, но в конце концов рейс "Комет" позволил германским адмиралам обойтись и без его архива. И абвер потерял интерес к негативам и бумагам русского лейтенанта.

Однако финал этой истории вовсе не в этом.

В ранних осенних сумерках сигнальщик "Комет", продолжавшего уже самостоятельный переход Беринговым морем, обнаружил справа по курсу странное плавучее средство. Вместе с вахтенным офицером они в два бинокля изучали непонятное сооружение, похожее на катамаран. Да это и был катамаран, составленный из двух чукотских каяков. Он пересекал курс парохода под самодельным парусом, используя попутный ветер. Так далеко от берега местные рыбаки не уходили.

Вахтенный офицер доложил Эйссену, и тот приказал застопорить ход. Бородач, сидевший в катамаране, охотно покинул свое утлое суденышко и перебрался по спущенному шторм-трапу на борт корабля. Допрашивали его в ходовой рубке в присутствии Эйссена и Рунда. Он назвался Дмитрием Петровым и признался, что бежал из лагеря и почти два года жил среди чукчей, пока не представился случай соорудить из двух каяков катамаран и выйти на нем к берегам Аляски.

- Господин Петрофф, - сказал ему Эйссен, - у нас нет возможности передать вас каким бы то ни было властям, так как наш маршрут не предусматривает заходов в иностранные порты. В то же время мы не можем содержать вас на корабле ни как пассажира, ни как пленника. Вам придется выполнять обязанности камбузного матроса, а также нести все положенные вахты согласно корабельным расписаниям.

Молчаливый русский кивнул в знак согласия.

На борту "летучего голландца". 1941 г. Почти полгода Петров драил палубу "Комет", чистил варочные котлы, красил судовое железо, пока весной сорок первого года немецкий рейдер не захватил голландский пароход с оловом и каучуком. Ценную добычу решено было отправить в Германию. В состав перегонной команды назначили всех, от кого Эйсеен посчитал нужным избавиться, в том числе и Петрова. Командование пароходом принял корветтен-капитан Рунд.

Рунд не доверял голландским радистам. Он велел врезать в дверь радиорубки новый замок и все ключи хранил у себя. Среди немецких матросов перегонной команды радиотелеграфистов не оказалось, и Рунду приходилось нести радиовахты одному и, кроме того, следить за движением судна, что было весьма утомительно. Он несказанно удивился, когда спасенный русский бородач (бороду он так и не сбрил, несмотря на пекло тропиков) заявил, что он профессиональный радиотелеграфист и мог бы взять часть радиовахт на себя. Рунд с изумлением смотрел, как загрубевшие пальцы матроса безошибочно бегают по верньерам и тумблерам приемников и передатчиков. В свою очередь Петров поразился тому, что немецкому офицеру знакомы имена Eвгeнова, Жохова, Вилькицкого. Все это выяснилось, когда в одной из доверительных бесед за рюмкой голландского рома Петров признался Рунду, что он бывший офицер русского флота, подпоручик по адмиралтейству. Запаса немецких слов, заученных еще в годы прошлой войны в радиоразведцентре, вполне хватало, чтобы худо-бедно объясняться с корветтен-капитаном, который проникся к русскому коллеге такой симпатией, что велел голландскому капитану найти для своего помощника китель с лейтенантскими нашивками. В нем Петров и нес свои радиовахты. Иногда к нему заглядывал Рунд. Слушали вдвоем. Когда оба уставали, Рунд заказывал по телефону бутылку сельтерской и кок-голландец приносил в перегретую радиолампами рубку бутылку ледяной воды и тонко нарезанный лимон.

- Так как вам удалось пересечь Чукотку? - допытывался Рунд. - Чем вы питались?

И Петров рассказывал, как он шел по летней тундре, собирая ягоду шикшу и клюкву, как добывал на скалах-говорухах яйца чаек-моевок и заедал их ярко-красные желтки выброшенной на камни морской капустой, Рассказывал, как потчевали его чукчи кровяной похлебкой "понга" с толченой сараной и листьями горемши или рыбной строганиной с моченой морошкой.

Корветтен-капитан при описании подобных яств лишь брезгливо поводил плечами и смотрел на рассказчика, как смотрят на шпагоглотателей и факиров.

В июне сорок первого "Флидер голландер" ("Летучий голландец"), как прозвали немцы захваченный пароход, благополучно достиг вод Биская и закончил свой полукругосветный рейс в порту Бордо. "Комет" же закончил свой поход 7 октября 1942 г, когда английские корабли отправили его на дно Ла Манша.

- Что вы собираетесь делать дальше? - спросил Рунд Петрова, который за время опасного плавания стал ему почти приятелем.
- Я надеюсь отыскать в Париже Вилькицкого. Евгенов говорил, что он осел именно там.
- Нет никакой гарантии, что вы его найдете. Поезжайте лучше в Берлин. Там живет Новопашенный. Я дам вам его адрес. И вообще, дам самые лучшие рекомендации.

Петров задумался.

- И все же к Вилькицкому. Новопашенного я почти не знаю.

Рунд помог выправить необходимые бумаги для получения вида на жительство в Париже. С тем Петров и отправился на розыск Вилькицного.

Евгенов ошибся: Вилькицкий осел в Брюсселе. А Петров остался в Париже, где судьба свела его с человеком интереснейшей судьбы - черноморским подводником капитаном 2 ранга Константином Григорьевичем Люби, а тот ввел его в узкий круг российских моряков - участников французского Сопротивления. Парижское подполье было последним общим узлом, связавшим их судьбы.

По одним сведениям, радист-маки был сожжен в Бухенвальде, по другим - мирно почил в боэе под Франкфуртом-на-Майне, где служил дьяконом в русском храме в Висбадене.

До Аляски он так и не добрался...

[3] - Порт Усть-Енисейск (ныне Дудинка) был заложен еще в 1917 г. Колчак в 1919 г. продолжил строительство, которое после перерыва было возобновлено в советское время.

[4] - Селение на севере Чукотки.